Мерцание золота - [28]

— Давайте включим в книгу автобиографическую прозу Булгакова, в том числе его устные рассказы, — предложил Лосев, когда рукопись уже была практически готова к печати.

Я не стал распространяться, что автобиографическая проза — наиболее чтимый мной жанр. Может быть, она меня и спасла, когда я после университета работал учителем в сельской школе. Я набирал в библиотеке книг, сколько мог унести, и читал долгими зимними вечерами. Автобиографическая проза отчего-то согревала лучше, чем любая другая.

Ну а устные рассказы — это черные жемчужины в ряду обычных. Булгаков рассказывал их только самым близким людям.

«Пишу, пишу пьесы, говорил он Сталину, а толку никакого!.. Вот сейчас, например, лежит в МХАТе пьеса, а они не ставят, денег не платят…

Сталин. Вот как! Ну, подожди, сейчас! Подожди минутку.

Звонит по телефону.

Художественный театр, да? Сталин говорит. Позовите мне Константина Сергеевича. (Пауза.) Что? Умер? Когда? Сейчас? (Мише). Понимаешь, умер, когда сказали ему.

Миша тяжко вздыхает.

Ну, подожди, подожди, не вздыхай.

Звонит опять.

Художественный театр, да? Сталин говорит. Позовите мне Немировича-Данченко. (Пауза.) Что? Умер?! Тоже умер? Когда?.. Понимаешь, тоже сейчас умер. Ну, ничего, подожди.

Звонит.

Позовите тогда кого-нибудь еще! Кто говорит? Егоров? Так вот, товарищ Егоров, у вас в театре пьеса одна лежит (косится на Мишу), писателя Михаила Булгакова пьеса… Я, конечно, не люблю давить на кого-нибудь, но мне кажется, это хорошая пьеса… Что? По-вашему, тоже хорошая? И вы собираетесь ее поставить? А когда вы думаете? (Прикрывает трубку рукой, спрашивает у Миши: ты когда хочешь?)

Булгаков. Господи! Да хыть бы годика через три!

Сталин. Ээх!.. (Егорову.) Я не люблю вмешиваться в театральные дела, но мне кажется, что вы (подмигивает Мише) могли бы ее поставить… месяца через три… Что? Через три недели? Ну, что ж, это хорошо. А сколько вы думаете платить за нее?.. (Прикрывает трубку рукой, спрашивает у Миши: ты сколько хочешь?)

Булгаков. Тхх… да мне бы… ну хыть бы рубликов пятьсот!

Сталин. Аайй!.. (Егорову.) Я, конечно, не специалист в финансовых делах, но мне кажется, что за такую пьесу надо уплатить тысяч пятьдесят. Что? Шестьдесят? Ну, что ж, платите, платите! (Мише.) Ну, вот видишь, а ты говорил…»

Булгаков эту историю рассказывал, во-первых, с сильным грузинским акцентом, когда имитировал Сталина, а во-вторых, в ней ничего нельзя было ни убавить, ни прибавить.

Я представлял, как хохотали слушатели. Но и на бумаге эти рассказы хороши, я в этом не сомневался.

Дневник и письма Булгакова вышли. По этому случаю в комнатке за сценой был накрыт стол.

— Ну, поздравляю! — поднял рюмку Вепсов. — Хлебнули мы с этой книгой, но она того стоит. За вас, Виктор Иванович!

«Чего ты такого хлебнул? — посмотрел я на свою рюмку. — На бумагу и полиграфию деньги дал Госкомиздат. С нас только гонорар наследнику. Лосеву крохи достались. О себе я вообще молчу. Хлебать у нас один директор умеет».

Лосев отсалютовал мне рюмкой и сделал вид, что пьет. Я глотнул не чинясь.

— А что это у вас рюмка полная? — сдвинул брови Вепсов. Он не любил, когда его тостами пренебрегали.

— Завтра к докторам на обследование, — вздохнул Лосев.

Только сейчас я увидел, что у него потухший взгляд.

— Тогда ты пей, — наполнил мою рюмку директор. — Не каждый день Булгакова издаем.

Я знал, что в издательстве полным ходом шла работа над романом Вепсова «Рок». Как и «Дусина гарь», этот роман до сих пор нигде не издавался.

«Для того и становятся директорами, чтобы издавать полное собрание собственных сочинений», — подумал я.

Впрочем, у меня тоже готовилась к печати книжица рассказов. Она была чем-то вроде молока, которое выдавалось на производстве за вредность.

Как-то Лосев зашел ко мне без звонка.

— Вот, — положил он на стол толстую папку, — неизданный Куприн. Я собрал рассказы и очерки Куприна в то время, когда он издавал газету в армии Юденича.

— Боюсь, Куприн у законодателей нынешней литературной моды не в чести, — хмыкнул я. — Они его не любят точно так же, как и большевистские комиссары.

— В любом случае пусть будет у вас, — придвинул папку ко мне Лосев. — Я завтра ложусь в больницу.

Я открыл рот, чтобы спросить о болезни, и слова застряли в горле. Я снова увидел пустые глаза Виктора Ивановича.

«Плохо дело», — подумал я.

Лосев резко повернулся и вышел из кабинета.

Я подготовил заявку в Госкомиздат, но, как и следовало ожидать, она не была удовлетворена.

«Не пришло еще время Куприна, — подумал я. — Во-первых, сейчас у власти те же комиссары, что и в семнадцатом, а во-вторых, иной писатель стал властителем дум. Сорокины да Пелевины правят бал, еще дамочки-детективистки. Подлое время…»

Впрочем, время было не подлее предыдущего. И неизвестно, каким будет последующее.

Я убрал рукопись Куприна в дальний угол книжного шкафа.

2

После долгих мытарств вышла книга о Мытищах, и Поронин пригласил писателей отметить это событие у себя дома.

— Новую квартиру получил, — сказал он мне по телефону. — Совместим новоселье с презентацией.

— Хорошее дело, — сказал я. — Кого позовете?

— Прежде всего директора и вас, — стал перечислять Поронин, — Бочкарева, Просвирина, Птичкина, Викторова… Цвет русской литературы!