Мераб Мамардашвили: топология мысли - [57]
Но потом мы всю оставшуюся жизнь пытаемся вернуть это утраченное состояние присутствия, полноты проживания. Вернуть посредством таких вот длящихся актов, организованных в произведение, в роман, в поэтическое высказывание.
Причём, расколдовывание возможно при условии, что произошла запись в памяти того, что тогда произошло, что прожито, только это состояние и возможно записать в памяти. Запись ведётся всем существом, а не умом, а потому и расколдовывание возможно не задней умственной реконструкцией, а вспышкой памяти. Потому та реальность и существует в моей памяти, а не вне меня.
Потому всё то, что было прожито мною полностью, без остатка, для меня существует по жизни, до сих пор. Если что-то со мной произошло в 1937 году, то оно никуда не ушло. 1937 год никуда не ушёл. Эта условная, придуманная нами для удобства летоисчисления, дата, в событийном смысле, в смысле человеческих реакций и поступков, ситуацию не меняет. По своим реакциям и поступкам мы живём в одном времени. Этот год событийно никуда не ушёл. Он может повториться. Потому может повториться и Освенцим. И Христа распяли ещё сегодня, он здесь, с нами. Мы, говорит М. К. своим абстрактным умом думаем, что это всё произошло тогда, в 1937, и уже не повторится. Но может оказаться, «что именно потому, что мы так инскрибировали (записали в памяти – С. С.) или не инскрибировали, так извлекли опыт или не извлекли, что мы реально живем не в 1984 году, а в 1937 году» [ПТП 2014: 418].
Мои всегда живые для меня собеседники никуда не ушли. Я всегда беседую с Выготским, с Бахтиным, с Чаадаевым, с М. К., с ГП. Иногда, особенно перелистывая их работы, смотря на их фотографии, на их лица, я переживаю такую полноту присутствия их в моей жизни, которое не переживаю в так называемой реальной жизни с физически живыми людьми, с которым общаюсь, встречаюсь на работе, что-то с ними обсуждаю. А вот смотрю на Льва Семёновича и как накатит… Комок к горлу, когда читаешь, как в мае 1934 года его увезли после очередного приступа, и он уже не вернётся. С собой он взял томик «Гамлета».
Да, опять мы пришли, на первый взгляд, к банальному выводу: жизнь человека есть стремление вернуть утраченное когда-то состояние детства. Ему, разумеется, это не удаётся, но он с разной степенью успешности пытается это делать. Понимает, что невозможно, но отчаянно пытается вновь повторить это состояние присутствия, создаёт для этого опоры, творения мысли и искусства, посредством которых ему отчасти удаётся вернуть это состояние утраченного рая, и так будет вечно и до скончания времён.
Его жизнь тем самым, выстраивается как такая пунктирная, ломаная траектория. Пунктирная и ломаная, потому что не всё можно восстановить и помнить, и полностью вновь проживать. Пунктир жизни тянется от утерянного рая, где всё начиналось, где всё было в полноте и покое.
Мы вообще живём пунктирно и треками, то есть вспышками, мы живём не всегда, не все 24 часа и не все годы. Наша жизнь не равна годам, записанным в паспорте. Мы живём событийно. Иногда нам удаётся проживать как существа не бескрылые и двуногие, а как мыслящие и любящие тела, пытающиеся восстановить, догнать утраченное время посредством творения кристалла произведения.
Рис. Сосуды жизни
Всё сказанное выглядит с одной стороны как-то даже самодельно, самопально. Как будто вершинная психология Л. С. Выготского не объяснила и не описала нам этот феномен культурного взросления человека, показав его на конкретном экспериментальном материале, в том числе показав действие механизмов культурной памяти, показав и описав механизм формирования новых «функциональных органов», процесс формирования и устройство механизма акта мышления и т. д.
Всех этих отсылок к вершинам и достижениям мировой психологии мы не встретим. По той причине, что М. К. движется в материале М. Пруста и у него нет желания и нужды превращать свой курс лекций (свой путь) в толстую многостраничную академическую монографию с выкладками и экспериментальными данными. Он пытался осуществить публично свой акт мышления и не собирался демонстрировать свою академическую осведомлённость[96].
Но, повторяет М. К., все эти усилия по обретению утраченного рая у М. Пруста обусловлены главной темой – темой реальности моего я, поиском ответов на вопросы, связанные с моей реальностью – где я? кто я? реален ли я? В каком смысле я могу сказать, что я действительно реален, что я пережил, прочувствовал, помыслил, запомнил? Насколько я реален в качестве сознающего, мыслящего, чувствующего, понимающего, пишущего существа?
Отвечать на эти вопросы сложно, потому что мы забаррикадированы, зашторены и зашорены от самих себя, «окна нашей души… замазаны», «мы не чувствуем того, что прямо перед нами».
Вспоминаем наш разговор о разнице позиций М. К. и Г. П. Щедровицкого. Методолог Г. П. Щедровицкий мыслил относительно того, что есть понятие предмета мысли, что есть реальность предмета, а проблема М. Пруста (и М. К.) заключается в том, чтобы вопрошать о реальности самого мыслителя – не что значит реальная вещь, о которой я мыслю, а что значит я как реально мыслящий, насколько реален я сам, так видящий и так мыслящий? [ПТП 2014: 420]. Именно потому, что я вижу часто не своими глазами, вижу стереотипами, штампами, привычками, особенно если эти привычки мне нравятся и я хочу видеть так, а не как на самом деле, хочу видеть себя в удобном для себя свете. И М. Пруст ответил, что между мною и предметом всегда образуется некая пленка, оболочка сознания:
