Мераб Мамардашвили: топология мысли - [56]
Шанс есть только там, где что-то происходит, проживается. М. К. говорит о странном качестве нас самих. Что-то происходит за счёт наращивания тел – мы отращиваем себе тело, то есть у нас формируются новые органы, новые чувствилища за счёт проживания состояний присутствия. Ведь живёт реально не моё исходное тело, а это, наращенное тело, состоящее из странных сочетаний – например, руки и пирожного, или глаз, головы и книги, которую когда-то читал…
Такие метафоры, признаёт М. К., говорят о нетрадиционной психологии М. Пруста, согласно которой мы обладаем не тем телом, которым, якобы, обладаем. К этому привычному телу присоединяются новые, наращенные, части, органы, предметы, составляющие эти «наращенные тела»[92].
У М. Пруста, замечает М. К., для этого есть ещё одна метафора – метафора вазы (сосуда). Наши состояния и переживания накапливаются, упаковываются в странные формы, в некие вазы (сосуды), запечатлевающие переживаемые нами запахи, звуки, климаты, состояния, вещи… Эти «вазы желаний» и состояний выстраиваются по жизни в некую цепочку , из которых и составляется наша жизнь сознания, её траектория: в эти вазы-сосуды «идет вот такая укладка событий, состояний, переживаний в вещи, не имеющие с точки зрения ума никакой логической связи с нашими состояниями, и ум не может воспользоваться этими вещами для рассуждения» [ПТП 2014: 408].
Так вот, мы наращиваем наши тела и собираем свои впечатления в этакую вереницу ваз-сосудов желаний и тел, это «вазы нашей жизни или вазы наших историй». Они переполнены всякой всячиной, выстраиваются вереницей вдоль траекторий нашей жизни, как вдоль аллеи:
«…самый простой жест и поступок оказывается запрятан и заперт в тысячу закрытых сосудов, каждый из которых наполнен доверху вещами, обладающими различной расцветкой, запахом, температурой; не говоря уже о том, что эти сосуды, расставленные вдоль вереницы наших лет, на протяжении которых мы без конца менялись, пусть хотя бы лишь только в мечтах или в мыслях, расположены каждый на своей высоте, и это вызывает у нас с ощущение в высшей степени непохожих атмосфер» (ОВ: 188).
Мы накапливаем в своей жизни тысячи впечатлений, состояний, вещей, запахов, звуков, и храним их в закупоренных сосудах желаний и состояний. Эти сосуды выстроились вереницей вдоль прожитых нами лет, что и составляет в сущности наше сокровище, тезаурус, то есть хранилище времени, в котором вперемежку друг с другом лежат драгоценности, жемчужины и разный ненужный хлам.
Потом по жизни иногда нам удается совершить акт творчества, посредством которого происходит распаковка, расколдовывание содержимого этих сосудов. Такая распаковка не может произойти усилием воли или ума. Это совершенно не рассудочное действие. Распаковка происходит посредством того самого акта «вдруг!», посредством распечатывания впечатления, «силой непроизвольного воспоминания, а не силой рассудочного ментального описания и реконструкции» [ПТП 2014: 412].
Такое расколдовывание возможно в том случае, если запакованное в сосуде событие было мною полностью прожито, я в него был полностью погружён, был в состоянии присутствия, как это бывает в детстве. Это детское состояние предполагает полное присутствие и проживание события, в нём нет разделения на части и слои, в них жизнь представлена как есть. Это пребывание как есть и составляет полную настоящую реальность, моё сокровище и хранилище. Только оно и запоминается, причем, не головой, не умом, а всем существом. И только такие состояния проживания, состояния присутствия и запоминаются, не искусственно и задним числом, а полностью, всем существом. Затем, много лет спустя, они могут быть расколдованы, причем опять же не умом, не рассудком, а вдруг, через момент жизни, проявившийся в запахе, звуке, вещи, встрече с другим человеком.
Но такое состояние детства мы однажды теряем, не замечая того. Именно теряем, не детство уходит, а мы его теряем. А потому рай может быть всегда потерянным: «истинный рай – это потерянный рай» (ОВ: 188). Исходное состояние рая означает начало нашей жизни, жизни в душевном покое и равновесии с миром и самим собой. В этом состоянии нет ни добра, ни зла, ни своего, ни чужого, ни этого, ни того мира, а есть пребывание в полноте присутствия. Такое состояние мы теряем, и это состояние утерянного рая потом преследует нас всю жизнь[93].
«… истинный рай – это потерянный рай»
(ОВ: 188)
А потому если что-то и есть в нашей жизни, то есть вот это реальное случающееся событие полноты проживания. Оно всегда конкретно: вот эта реальная вещь, вот этот цветок, вот эта книга, вот этот человек, эта встреча, это пирожное, этот дом, этот запах, этот звук. Не вообще дома, не вообще люди, вещи, цветы, предметы. Так называемые «вещи вообще» мы задним числом начинаем конструировать, но уже своим умом[94]. А ощущение цветка, вот этого, реального, конкретного, мы теряем. Как теряем всё состояние детства, то есть состояния полноты и благолепия пребывания в мире, в котором нет разницы между этими тем и тебе кажется, что весь мир тебя любит и принимает как есть, без оценок и ущербов
Серия «Фигуры Философии» – это библиотека интеллектуальной литературы, где представлены наиболее значимые мыслители XX–XXI веков, оказавшие колоссальное влияние на различные дискурсы современности. Книги серии – способ освоиться и сориентироваться в актуальном интеллектуальном пространстве. Неподражаемый Славой Жижек устраивает читателю захватывающее путешествие по Событию – одному из центральных концептов современной философии. Эта книга Жижека, как и всегда, полна всевозможных культурных отсылок, в том числе к современному кинематографу, пестрит фирменными анекдотами на грани – или за гранью – приличия, погружена в историко-философский конекст и – при всей легкости изложения – глубока и проницательна.В формате a4.pdf сохранен издательский макет.
Книга о философском потенциале творчества Пришвина, в основе которого – его дневники, создавалась по-пришвински, то есть отчасти в жанре дневника с характерной для него фрагментарной афористической прозой. Этот материал дополнен историко-философскими исследованиями темы. Автора особенно заинтересовало миропонимание Пришвина, достигшего полноты творческой силы как мыслителя. Поэтому в центре его внимания – поздние дневники Пришвина. Книга эта не обычное академическое литературоведческое исследование и даже не историко-философское применительно к истории литературы.
Целью данного учебного пособия является знакомство магистрантов и аспирантов, обучающихся по специальностям «политология» и «международные отношения», с основными течениями мировой политической мысли в эпоху позднего Модерна (Современности). Основное внимание уделяется онтологическим, эпистемологическим и методологическим основаниям анализа современных международных и внутриполитических процессов. Особенностью курса является сочетание изложения важнейших политических теорий через взгляды представителей наиболее влиятельных школ и течений политической мысли с обучением их практическому использованию в политическом анализе, а также интерпретации «знаковых» текстов. Для магистрантов и аспирантов, обучающихся по направлению «Международные отношения», а также для всех, кто интересуется различными аспектами международных отношений и мировой политикой и приступает к их изучению.
Василий Васильевич Розанов (1856-1919), самый парадоксальный, бездонный и неожиданный русский мыслитель и литератор. Он широко известен как писатель, автор статей о судьбах России, о крупнейших русских философах, деятелях культуры. В настоящем сборнике представлены наиболее значительные его работы о Ф. Достоевском, К. Леонтьеве, Вл. Соловьеве, Н. Бердяеве, П. Флоренском и других русских мыслителях, их религиозно-философских, социальных и эстетических воззрениях.
Перед вами первая книга на русском языке, специально посвященная теме научно-философского осмысления терроризма смертников — одной из загадочных форм современного экстремизма. На основе аналитического обзора ключевых социологических и политологических теорий, сложившихся на Западе, и критики западной научной методологии предлагаются новые пути осмысления этого феномена (в контексте радикального ислама), в котором обнаруживаются некоторые метафизические и социокультурные причины цивилизационного порядка.
Энди Мерифилд вдыхает новую жизнь в марксистскую теорию. Книга представляет марксизм, выходящий за рамки дебатов о классе, роли государства и диктатуре пролетариата. Избегая формалистской критики, Мерифилд выступает за пересмотр марксизма и его потенциала, применяя к марксистскому мышлению ранее неисследованные подходы. Это позволяет открыть новые – жизненно важные – пути развития политического активизма и дебатов. Читателю открывается марксизм XXI века, который впечатляет новыми возможностями для политической деятельности.