Мераб Мамардашвили: топология мысли - [127]

Ну, хорошо. Но по каким правилам мы ведём сами языковые игры? По каким принципам и правилам мы ведём герменевтическое толкование и интерпретации? Исходя из каких оснований мы вырабатываем новые правила для новой парадигмы? Если сугубо исходя из прагматических интересов и пользы, то мы рано или поздно скатываемся к утилитаризму и простому здравому смыслу, которые в свою очередь вообще-то никогда не были мотиваторами для поиска новых знаний. По большому счету фундаментальное знание о мире, о человеке никаким прагматическим интересом не объяснишь.

Заметим, что в любом случае речь идёт не о споре об истинности или ложности знаний, не о точности научных процедур наблюдения, проведения экспериментов. Речь идёт либо о психологических, либо социологических (как у Куна – смена поколений), либо герменевтических процедурах и схемах объяснения ситуации смены парадигм.

О понятийной путанице и разноголосице мнений относительно нормативности и рациональности говорится в статьях А. А. Шевченко [Шевченко 2016; 2018]. Ссылаясь на зарубежных авторов и опираясь на собственные рассуждения, А. А. Шевченко приводит различные представления о том, что рациональность понимается как то, что присуще человеку, как «нормативная характеристика, предписывающая использовать наши интеллектуальные возможности наилучшим образом» [Шевченко 2018: 23]. Но в силу того, что всеобщего и универсального определения рациональности и присущей ей нормативности нет (в силу чего и возникают трудности в понимании и истолковании прецедентов рациональности) разные авторы начинают вводить различные классификации. Так М. Бунге вводит целый список видов рациональности (концептуальная, логическая, методологическая, эпистемическая, онтологическая, ценностная, практическая [Шевченко 2016: 39][180].

Полагаю, что эти списки со введением под каждую номинацию своего критерия рациональности нас не освобождает от необходимости более точных и понятных, то есть осмысленных критериев рациональности. Шевченко разумно (!) полагает, что «решение проблемы нормативности предполагает ответ на вопрос об источниках и природе той нормативной силы, о которой речь идет в соответствующей сфере нашего опыта и которая действует на каждого из нас» [Шевченко 2016: 38].

По этой логике, если мы вводим разные виды опыта (этический, эстетический, научный, проектный, управленческий и проч.), то получаем разные спецификации рационального действия и соответственно разные типы нормативности. Но в любом случае, отмечает Шевченко, мы так или иначе касаемся вопроса о «нормативности, понимаемой как разумность оснований (резонов) для наших действий или верований» [Шевченко 2016: 40]. И такое понимание нормативности как действия на разумных основаниях является наиболее распространённым.

Но само действие на разумных основаниях и есть камень преткновения. Поскольку разумность действия, разумность основания для действия и связано с той конкретностью и ситуативностью, о которой мы писали в начале статьи в связи с описанием неклассической ситуации (см. выше ссылку на Бенуа). В классической ситуации нормативность всеобща и парадигмальна, имеет характер предписания для действия. И это роднит, как полагает А. А. Шевченко нормативность разума и нормативность морали [Шевченко 2016: 40].

Многие трудности, которые справедливо приводит в статьях А. А. Шевченко относительно нормативности как черты рациональности, связаны все же с отождествлением рациональности и осмысленности. Человек в действии, пусть даже и ситуативном, может вести себя не рационально, но осмысленно. И наоборот. В своем действии он может вести себя предельно рационально и в соответствии с принятой нормой, но при этом так, что его действия будут неосмысленными и даже безумными. Более того, рациональное действие не предполагает того, что оно обязательно носит характер личного и адекватного, связанного с ответственным решением.

Путаницы и тупики сугубо рациональных рассуждений, приводимые А. А. Шевченко вслед за различными авторами, показывают, что в пределах словарей, принятых в неопрагматизме и социально дезориентированной эпистемологии, невозможно ответить на вопрос – почему необходимо быть рациональным? Более того, сами представители этих направлений отвечают, что этот вопрос бессмысленный. А потому рациональность становится просто некоей презумпцией: рациональным быть должно, просто потому, что ты человек[181].

Путаница и тупики возникают сразу же, как только мы при обсуждении проблемы нормативности разумного действия вводим в свой дискурс такие коннотации, как истинность, объективность, реальность и проч. Эти коннотации взяты из классической парадигмы рациональности и в ней вообще-то всё на месте. В ней действию приписано быть рациональным и разумным. Если оно соответствует «правилам для руководства ума», значит оно соответствует принятой норме мышления. И в этом плане отдельный автор акта мысли, соответствуя этим правилам, совершает акт мысли. Тем самым соответствует норме. То есть, значит, мыслит.

В неклассическом типе рациональности вовсе не обязательным является соответствие и корреспонденция своего акта мысли и принятой норме и правилам, поскольку эти правила оказались не устойчивы. Точнее вместо норм и правил, которым приписывалась сущностная сила, мыслитель получил конвенции и установки, вовсе не обязательные. Но требование совершать осмысленное, ответственное действие остаётся.