Мераб Мамардашвили: топология мысли - [101]

.

М. К. распространяет этот феномен и по жизни. Мы по жизни только и делаем, что занимаемся не пониманием, а интерпретациями. Мы бесконечно интерпретируем знаки, читая газеты, смотря ТВ, гуляя по интернету. Наша жизнь похожа на бред таких бесконечных интерпретаций. Всё вокруг, люди и вещи, произведения искусства, превращаются в такие звонкие, но пустые резонаторы наших порождений, порождений нашего бреда интерпретаций. В этом бесконечном беге, в погоне за призраками мы смертельно устаём. Однажды нам захочется смерти, но смерти опять же виртуальной, не настоящей, придуманной. В этой виртуальной смерти мы будем себя жалеть. Потому что целью желания является само желание. Желая женщину, я желаю того, чтобы продлить само желание женщины. Чтобы оно постоянно длилось и порождало это желание. Целью желания является само желание, воспроизводство самих причин иметь желание. Это порождает бесконечное бегство за обладанием предмета желания. А это адова мýка. В общем, духовная смерть, жизнь живого трупа. Такой странный онтологический оксюморон.

Героизм против хаоса

Итак, продолжает М. К., если сам человек с самим собой ничего не делает, не производит акты по отношению к самому себе (заметим, сквозная тема всего курса, но никакой технологии этого делания М. К. не описывает, не предъявляет никакого репертуара антропопрактик заботы, практик такого делания), то на поверхности исторического и социального целого мы получаем признаки хаоса и распада. Если человек сам с собой ничего не делает в своей личной жизни, то мы получаем хаос и распад личности, а в масштабе социума мы получаем хаос и распад социума и человечества в целом.

Условием, которое должно быть выполнено, дабы не происходило распада, М. К. называет работу с полем зрения, видения, называемое М. К. экраном [ПТП 2014: 691]. Должно быть некое наличие такого экрана, он должен быть отстроен.

В обычной жизни мы видим вокруг себя вещи, предметы. Мы их фиксируем. Но мы не фиксируем, не видим само поле зрения, позволяющее видеть предметы и вещи. Я вижу предметы, попадающие мне в поле зрения, но не вижу само это поле. Так сложился наш орган зрения, он сформировался в фило– и онтогенезе. Так вот, утверждает М. К., само поле и даёт возможность видеть предметы, находящиеся в этом поле [ПТП 2014: 691-692].

Я бы тут добавил. Ведь человек видит не вещи сами по себе, об этом М. К. сам постоянно говорит в разных лекциях. Мы видим не глазами, а понятиями. Случай Галилея классический, он его постоянно приводит. Мы видим мир понятиями, расчетами, приборами, то есть культурным конструктами, построенными в актах понимания, в актах мышления.

Более того. Мы вообще-то живем и ориентируемся в смысловом поле, а не в натуральном, не в поле вещей, а в поле значений и смыслов. Это нас отличает от животных. Это отличает разумного человека, человека в норме, от человека с патологией (напр., от больного деменцией, который перестаёт ориентироваться в смысловом поле и начинает жить в натуральном поле предметов, не будучи способным оперировать понятиями и смыслами, не будучи способным к игре). Например, он не понимает рисунок «пионер», а видит рисунок человека с галстуком. «Пионер» – это же культурный конструкт. Больной деменцией не понимает его.[143]

Так вот. Мы видим предметы благодаря полю зрения. Мы не имеем возможности видеть, скажем, электроны, из которых состоят вещи и предметы. Если бы мы начинали видеть эти огромные структуры и процессы элементарных частиц, мы бы сошли с ума. Мы видим уже упорядоченные структурные объекты. Но эти процессы и электроны выступают условием того, что мы можем вообще видеть. Если же мы столкнёмся напрямую в лоб с этой глубинной реальностью, то есть будем видеть мир без экрана, то мы сойдем с ума, наша психика распадётся [ПТП 2014: 692].

М. К. вводит условие видения. Нам нужен фильтр, экран, позволяющий нам видеть, и потому мы видим структурно, понятийно, гештальтами. Не будем вдаваться далее в физиологию и психологию восприятия. Хотя методологически это давно описано, и М. К. сам приводил много раз эти примеры культурного видения – что мы видим не глазами, а понятиями.

М. К. важна идея экрана для того, чтобы показать различие видения реальности и галлюцинаций. Например, ему снится сон, как он идёт по Тбилиси, вроде бы, знакомый, любимый город. Но снится он ему в нагромождениях, странных сочетаниях. Он видит гримасу города, видит город вне экрана. А культурный экран позволяет отличить реальный город от гримасы города.

Но мы сами создаём эти мифические картины в повседневности, как будто постоянно находимся в состоянии забытья, кошмарного сна, мы свой мир населяем чудищами, в том числе чудищами про самих себя, бесконечно интерпретируем мир и самих себя, ничего с собой не делая. Это М. К. называет «безэкранной встречей с реальностью» [ПТП 2014: 694].

М. К. возвращается к базовой теме. Если не совершать акта мысли, акта преображения себя, то ведь ничего и не произойдет. Ведь только в акте я могу состояться, но как «возможный человек», поскольку до акта я не знаю, каким смогу быть. Поэтому мыслящий в акте не совпадает с тем, кто был до акта. Равно как и пишущий. До написания романа не может быть никакого автора. Нет такого эмпирически данного индивида, которого можно назвать автором романа. Это ключевая тема М. Пруста: тема стирания эмпирического индивида и рождения автора в процессе создания романа. У М. Пруста эмпирический (биографический) индивид отсутствует в его романе, отсутствует как конкретный герой истории прустовской биографии. У другого же автора эта разница, расстояние между эмпирическим человеком и автором, пишущим произведение, выражена более явно. Например, у А. Блока, считает М. К. Возможный человек создаёт гениальные вещи, а отдельно от него существует эмпирический, биографический, не преобразованный А. Блок. И между ними есть еще третий – пишущий, оседающий в тексте [ПТП 2014: 697]. У Ф. М. Достоевского в его художественных текстах эта дистанция между возможным человеком и пишущим также минимальна, она фактически отсутствует. Но вот в его публицистике появляется этакий монстр: когда он начинает мыслить и пытаться систематически излагать свои мысли в тексте, то «мы получаем фантастическую бредовую систему особой божественной призванности, или особой религиозной миссии, русского народа, мы получаем панслависта, имперского националиста» [ПТП 2014: 698].