Меня зовут Сол - [62]

— Куда, Сол? — спросила Пеппа. — Они близко.

Снег был серый и мокрый, и я не могла сделать ни шагу, и все звуки доносились откуда-то издалека. Иглы лиственницы под ногами казались совсем желтыми, а холодный воздух будто замер под серым небом. Что-то во мне менялось. Как будто внутри поселилась тишина. И белизна.

— Я не брошу Ингрид, — сказала я.

— А я тебя. — Мо обняла меня.

— Мы разделимся? — деловито спросила Пеппа.

— Нет.

Я все еще сжимала в руке нож Беара Гриллса. Я посмотрела на него и со всей силы швырнула вдаль. Он пропал в снегу и вереске.

Мы стали спускаться вниз, прошли мимо сосен и по лесочку вышли на склон. Туман почти исчез, ярко светило солнце, и все вокруг стало золотым.

Когда мы спустились в лагерь, вертолет все еще висел над полянкой, а внизу торчали трое копов. Один стоял у шалаша Ингрид и что-то говорил в рацию. Еще одного таскала по всему лагерю собака на поводке. А третий оказался женщиной, она заметила нас, буркнула что-то в рацию и пошла нам навстречу.

Глава восемнадцатая Дом

Пеппа танцевала по всему дому в одних трусах. Мо разговаривала по телефону, а я смотрела в окно на маленький садик. Потом Пеппа включила «Солт-энд-Пепу» на «Ютубе» и завыла: «Вперед, детка! Давай, детка!» — тряся при этом задницей.

Снова пошел снег, и улица побелела — скамейка перед дверью, садик, забор. Солнце клонилось к закату.

Мо повесила трубку.

— Иэн придет через пять минут, — пояснила она. — Пеппа, надень джинсы и новые кроссовки.

— Йо! — согласилась Пеппа, пытаясь изобразить американский акцент.

Машина Иэна загудела под окнами. Я увидела, как он выходит из машины, и пошла открыть ему дверь.

— Красотка Сол! — сказал он и обнял меня. Потом обнял Мо и спросил: — Ты как?

— Нормально.

Из комнаты выбежала Пеппа в джинсах и сказала:

— Иэн Леки похож на крекер…

— Привет, Пеппа.

— Поехали, — сказала Мо, — туда целый час добираться. Сол, холодно, надень флиску.

Я ушла в свободную комнату, где оставила шмотки. Там стояла кровать и вешалка из шалаша Ингрид, на которой висела вся ее одежда, включая китайский жакет. Пластиковые коробки с туфлями громоздились у кровати.

Пеппа села впереди, а мы с Мо сзади.

За дом заплатили социальные службы. Там было три спальни, прямо как в нашей квартире, и не было никаких лестниц. Иэн постоянно приезжал и возил нас повсюду. Он ходил с Мо на собрания группы, а со мной — к психологу и на допросы. Завтра он должен был отвезти меня в суд, где мне скажут, сколько времени я должна провести в тюрьме. Я собиралась туда с Иэном, и Мо беспокоилась, что мне будет одиноко. Я отвечала, что у меня есть адвокат, два работника социальной службы, психолог-педагог, полицейский психолог, психиатр и координатор из полиции. Да еще Иэн. И как мне тут может стать одиноко?

Меня четыре раза допрашивали в полиции, четыре раза я говорила с психологами и три — с социальными службами. Я узнала, что Мо ни в чем не обвинят, и рассказала полиции все с того момента, как я решила убить Роберта, и до побега в лес. Мне пришлось рассказать, как Ингрид угнала «роллс-ройс», потому что они все равно про это уже знали и поэтому нас и нашли. Правда, у них все равно ушло три дня, и первый день они просто шарили вдоль дороги и даже близко к нам не подошли. Я спросила, не выдал ли нас Адам, но они про него никогда не слышали. Меня допрашивали две женщины, и они были довольно милые. Не такие мерзкие, как мужики.

Меня постоянно сопровождал адвокат — Фиона Маккензи. Я ей понравилась, и она добилась того, что меня отпустили под залог. Она сказала, что в таких случаях это редко бывает, но суд прочитал отчеты психологов и социальной службы, и мне разрешили жить дома под наблюдением.

Она говорила, что меня не посадят в тюрьму, а отправят в специальное заведение для психически нездоровых детей, и что там можно кататься на лодке и лазать по скалам, и я даже решила, что это не так и плохо. Мы не знали, сколько времени я там проведу. Она говорила, что это зависит от мнения психологов, социальных работников и судьи.

Приставленных ко мне социальных работников звали Кэтрин и Нил. Они все время торчали рядом со мной и расспрашивали меня про Роберта. Они говорили, что я могу тыкать пальцем в куклу, если мне тяжело произносить слова «член» или «яйца», но я их легко говорила. Они спрашивали и про Мо, и тут мне приходилось быть осторожнее, потому что я не хотела, чтобы ее обвинили в пренебрежении родительскими обязанностями. Так что я сваливала все на Роберта и говорила, что Мо ничего не знала, готовила нам еду и даже пекла хлеб. Я даже не совсем врала, потому что она правда пекла хлеб в лесу. Они спрашивали, злюсь ли я, и я говорила, что нет. Но на самом деле я начинала злиться, когда они упоминали Пеппу. Я говорила, что с Пеппой ничего не случилось. У меня был план, и я все так рассчитала, чтобы с ней никогда ничего не случалось.

Еще меня много спрашивали про Иэна Леки. Его проверили, и судья вроде как назначил его нашим опекуном, и он мог везде нас возить и не давать Мо выпить.

Про Ингрид тоже все время спрашивали. Я рассказала им про ее жизнь с самого начала и до встречи с нами. Нил все время зевал. Я не стала говорить, что она нас обнимала, и что я заходила к ней в шалаш и даже лежала с ней в одном спальнике, и что я ее поцеловала. Иначе они бы решили, что Ингрид — старая лесбиянка, которая пыталась нас изнасиловать. Я только рассказала, что она за нами присматривала, учила нас всякому и водила разговаривать с Богиней. Я сказала, что она помогла мне, когда у меня начались месячные, что она делала свечки, пекла хлеб, сшила Пеппе шапку и купила мне подзорную трубу. Тут я заплакала и сказала им, что люблю Ингрид и лучше ее вообще никого не встречала.