Меня не сломили! - [9]

Кое-как выхожу из речки и вижу насыпную дорогу, уже освещенную с двух сторон прожекторами. Все ближе и ближе слышен собачий лай и отрывистый немецкий говор. Делать нечего. С риском для жизни переползаю насыпь и вижу развалины какого-то хутора. От насыпной дороги, справа и слева от меня, к хутору идут две канавы со сточной водой. Ползу по направлению к развалинам, а собаки добрались уже туда, где я переползал дорогу. Нужно прятаться. В канаву не иду, так как по ней вполне могут пустить собак.

Тут за моей спиной, совсем близко, остановились несколько солдат с собаками. Я лежу, жду, что с секунды на секунду собаки найдут мой след, настигнут и разорвут на клочки. Но в то же время, по небольшому опыту работы со служебной собакой, знаю, что собака находит след, только когда ее не отвлекают. А тут солдаты кричат, цепи гремят, другие собаки лают.

Потом я услышал какую-то команду, и по обеим канавам к хутору зашагали два солдата с собаками; остальные направились к дамбе. Я посмотрел, как, дойдя по канавам до бывшего хутора, фашисты бродят по развалинам с фонарями и вроде бы не собираются в скором времени возвращаться назад, затем по еле заметной тропинке пересек картофельное поле и пошел дальше. Неожиданно в тишине раздался глухой кашель. По нашему уставу, солдат, находясь в секрете, кашлять не имеет права. Делаю вывод: кашляет кто-то из наших. Снова слышу кашель и иду на этот звук уже гораздо смелее. Вдруг впереди, метрах в пятнадцати от меня, [259] раздается окрик: «Хальт!», тут же с рычанием бросается в мою сторону овчарка. Я разворачиваюсь, бегу, фашист пару раз стреляет вслед. Бегу и думаю: «Почему он не спустил собаку?». Бегу, бегу, пока не падаю от усталости.

Отдохнув немного, пошел я в другую сторону, приблизительно на север, но снова неподалеку послышался собачий визг. Пополз. Визг все ближе. Вернулся назад и двинулся по диагонали — между первым и вторым направлениями. Метров через 400 вижу барак, хорошо освещенный изнутри. В окно видно, как солдат-дневальный ходит взад-вперед по комнате. Неподалеку от барака я нашел сарайчик, где и решил спрятаться — под самым носом у врага. В сарае нашел полено, встал с правой стороны двери, жду непрошеного гостя. Мокрый с ног до головы, только сейчас стал я ощущать холод.

Минут через тридцать-сорок слышу: по цепи раздается команда «антрейтен» — строиться. Смотрю, выстроились около барака в колонну по три солдаты с собаками и направились, видимо, в лагерь СС. Подождав немного, я осторожно вышел из сарая и пошел на станцию, откуда слышались паровозные гудки. Хотел подойти к станции до восхода солнца, чтобы никого не встретить по дороге, но не удалось. Я видел людей, люди видели меня, а с одним мужчиной и вовсе столкнулся нос к носу.

В железнодорожном тупике около небольшого склада нашел я вагон-коробку. Залез в него, считая, что если вагон исправный, меня увезут, если нет — хотя бы отсижусь до темноты. Примерно через час совсем рядом с вагоном слышу разговор на немецком и польском языках — на складе приступили к работе. Вечером, когда все уже стихло, вышел из [260] вагона. Озираясь по сторонам, пошел я к железнодорожному составу и влез на тормозную площадку вагона. Оставалось только ждать, когда тронется поезд. Вот раздался резкий свисток паровоза, и поезд поехал на восток. Позади остались освещенные кварталы лагерей Биркенау и Аушвиц. Мои мысли невольно с теми, кто остался в застенках лагерей смерти.

Утомленный, измученный, убаюканный монотонным стуком колес, я и не заметил, как уснул. Сколько я проспал, не знаю, но вдруг почувствовал, что состав остановился. Не дожидаясь, когда он пойдет снова, я пересел на следующий поезд, двигающийся в том же направлении. Затем еще на один и еще…

Снова в плену

На одной из станций поезд остановился. Видимо, я задремал, потому что не слышал, как к вагону подошли два проводника. Они хотели перейти через тормозную будку и заметили меня. «Кто там?» — спросил по-польски один из них. Я молчал, не зная, что сказать. Перед моими глазами снова пронеслись ужасы, пережитые в лагерях Освенцима.

— Откуда ты? — тихо переспросил он.

— Утек из Освенцима, — так же тихо ответил я.

В моем тоне сквозило доверие, но мысль лихорадочно твердила одно: «Бежать, и как можно скорее». Но как? Их двое, я один. Стоит мне только дернуться, как они поднимут тревогу. Поляки немного пошептались между собой, затем сказали: «Почекай трохи», и один из них быстро пошел вдоль состава к паровозу. А что, если убежать сейчас, пока [261] он один? Я смотрел на поляка и гадал, поднимет он тревогу или нет. Сильнейшая усталость и голод вдруг навалились на меня, накрепко приковав меня к месту. Не прошло и пяти минут, как возвратился первый проводник. Охранников с ним не было, и я немного успокоился. К моему изумлению, поляк вдруг сует мне в окошечко четыре горячих картофелины. «Следующая станция будет на немецко-польской границе, могут проверить вагоны, — говорит он. — Спрячьтесь получше и сидите тихо». На душе у меня потеплело. Вскоре состав двинулся в нужном мне направлении.

Не знаю, сколько раз я пересаживался с поезда на поезд. Но помню, как однажды проснулся я на рассвете от теплого, уютного коровьего мычания, доносившегося из соседнего вагона. Я встревожился: коров в Россию немцы не повезут, значит, состав идет в Германию, нужно немедленно менять направление. На первой же остановке пересаживаюсь в поезд, идущий в противоположную сторону и наутро оказываюсь на какой-то маленькой станции. Поезд расформировывают, попутных составов нет, а меня, в раме под цистерной, могут обнаружить в любую минуту.