Меньшой потешный - [16]

— На шаре-то этом словно бы и близко, — отозвался Долгорукий, — а поди-ко-сь, сколько тысяч верст будет!

— Уж и тысяч! Кто их мерил?

— И не меря, государь, ученые люди тебе скажут точка в точку, как далеко от такого-то до такого-то места.

— Я что-то тебя, князь, не пойму. Как же так вымерить не меря?

— А вот как. Есть у них, слышал я, инструмент такой, астролябия, что ли, называется: как наставишь ее, так можешь, слышь, не подходя, вымерить хоть бы колокольню Ивана Великого.

— Ну!

— Ей Богу, правда. За верное слышал. Коли хочешь, нарочно тебе такую астролябию в гостинец из заморских краев привезу?

— Привези, голубчик князь, непременно, смотри, привези! Без того мне лучше и на глаза не показывайся.

— Обещаюсь, так уж сдержу слово.

Но долго заставил ждать себя Долгорукий. В те патриархальные времена, как известно, и за границей железных дорог не было еще в помине; шоссированные пути встречались там разве кое-где около столиц. Не диво, что вернулся Долгорукий в Москву не ранее мая 1688 года. Зато он не забыл обещанного гостинца. Когда, однако, распаковали астролябию, ни молодой царь, ни сам посланник не знали, что делать с нею. Смышленый и изворотливый в других случаях Меншиков на этот раз также стал в тупик. Послали за Зотовым и Нестеровым. Но и оба учителя, оказалось, к немалому «конфузу» своему, видели мудреный инструмент впервые.

Выручил врач царский, ван дер Гульст. Был у него в Москве земляк и однокашник голландский, купец Франц Тиммерман, который еще на школьной скамье в родном своем Амстердаме считался первым математиком и не мог не знать, как приспособить астролябию. И точно приглашенный в Коломенское Тиммерман живо приладил инструмент и, по предложению Петра, вычислил расстояние от царских хором через Яузу до фортеции Пресбург.

Не верилось, однако, Петру, чтобы дело могло обойтись без какой-нибудь уловки: велел он взять длинный канат, перетянуть через реку к фортеции, а затем измерить канат саженью. И что же? Расчет голландца оказался, что аптекарский: верен цифра в цифру!

— Как это ты высчитал, мингер? — удивился Петр. — Укажи, пожалуй.

— Из аттенции к особе вашего величества я душою рад, — отвечал с поклоном Тиммерман. — Дело само по себе несложное, коли знать арифметику да геометрию. Но далеко ли, ваше величество, дошли в сих науках?

Вопрос несколько смутил Петра. Четыре правила-то мы с Афанасием Алексеевичем проходили… — промолвил он.

— А геометрию?

Молодой царь безотчетно поднес руку к затылку и переглянулся, как бы ища поддержки, сперва с Нестеровым, потом с Зотовым. Оба пожали плечами.

— Моя часть была больше огнестрельная да фейерверочная, — стал оправдываться Нестеров.

— А моя — Закон Божий да письмо, — отозвался Зотов.

— Да, спасибо тебе, Никита Мосеич, почерк у меня великолепный, на загляденье! — усмехнулся Петр. — Вот кабы я писал так, как сестра Софья, которая нанизывает букву к букве, словно печатает…

— Дело, государь, не в красоте письма, — заметил Меншиков. — Было бы изложено красно, умно да толково.

— Верно… коли есть у кого ум и толк. Любезный Тиммерман, — быстро обернулся Петр к голландцу, — возьми-ка ты меня в науку!

Тиммерман не отказался, и с этого самого дня он сделался безотлучным наставником и спутником молодого государя.

XIII

— Делу время, потехе час, — говаривал в одобренье самому себе Петр, когда он душой порывался к своим потешным, а рассудок заставлял его корпеть над учебными тетрадями.

Меншиков, парень рассудливый, умница и книгочей, пользовался всяким случаем, чтобы присутствовать при уроках своего государя; в отсутствие же последнего тайком просматривал царские письменные работы.

Так, по следам царя он основательно прошел «адицию» (сложение), «субстракцию» (вычитание), «мультопликацию» (умножение), «дивизию» (деление); так искусился в началах астрономии и артиллерии, успешно преодолев понемногу рябившие у него сперва в глазах научные термины: «градусы» и «минуты», «деклинация», «квадрант» и «дистанция» и прочее, и прочее.

Натура Петра не была, однако, натурою кабинетного ученого. Ему, непоседе, требовалась деятельность живая, кипучая. Куда охотнее, чем за книгами, он набирался ума-разума у нового наставника своего Тиммермана на прогулках, где каждый предмет останавливал его чуткое внимание, а сведущий голландец своими обстоятельными комментариями давал всему надлежащую окраску и значение.

На одной такой прогулке летом 1688 года в подмосковном селе Измайлове Петр заметил ветхий амбар и полюбопытствовал узнать его назначение.

Царю объяснили, что это-де кладовая со всяким старьем еще от Никиты Ивановича Романова (двоюродного брата деда Петрова, царя Михаила Федоровича).

— Отоприте-ка! — приказал Петр. — Может, найдется что про нас.

Отперли амбар. В заднем углу, среди разного мусора и хлама виднелась большая опрокинутая ладья.

Необыкновенный вид ее тотчас привлек внимание молодого государя, и он не замедлил пробраться к ней.

— Челнок не челнок, барка не барка… — недоумевая, говорил он — Ты, Франц Федорыч, немало видел ведь судов на твоем веку: что это такое?

— Ботик английский, — не задумываясь, отвечал Тиммерман.