Мендель - [77]

Общие фразы подобны омуту, который затягивает все глубже и глубже и слушающих и произносящих эти общие фразы. Речь Завадского была в известной степени «тронной», ибо он оказался самым маститым из ученых людей Оберреальшуле и всего Брюнна. Многочисленные печатные труды и высокие степени автоматически делали его местным научным вождем.

Однако к тому времени, как благовоспитанное внимание слушателей стало сдавать, профессор все-таки, хоть и с трудом, добрался и до основного вопроса лекции, на котором он, правда, не стал задерживаться слишком.

«…Но что же мы должны сказать о насущных принципах, которые в настоящее время лишь одни могут обеспечить науке ее ценность? Ведь сельское хозяйство, горное дело, промышленность и торговля, ведь медицина и другие науки будут как бранящиеся бабы стоять вокруг естествознания, злобно шипя: «Дай нам только то, что нам нужно!…»

Здесь Завадский принялся бегло перечислять проблемы минералогии, ботаники и зоологии, еще не тронутые, не освоенные, он говорил о тайнах, которые раскрывают микроскоп и эксперимент, но беда заключалась в том, что сам он всю жизнь занимался описательной ботаникой. Ни «Chrisanthemum Zawad-zkii», найденная Гербихом, ни «Herbichia abrotanifolia», открытая Завадским, не ложились в прикладные задачи, и потому, резким движением оправив бакенбарды, лектор был вынужден сделать новый пассаж, оправдывающий и его жизнь в науке:

«…Конечной целью человечества является: «осветить природу искрой духа, который дает нам жизнь», укрепить дух и объяснить с помощью тысяч голосов, которыми природа обращается к нам с помощью тысяч молниеподобных вспышек явлений, ею излучаемых, как Божественное озарение… Короче: «Учитесь зорко смотреть, точно мыслить, тепло и искренне чувствовать!»

Однако же нельзя было не упомянуть в такой лекции и перед такой аудиторией о достижениях науки последних лет. Профессор, конечно, отдал им должное и сделал это с достаточной быстротой, дабы большая часть слушателей не успела заметить, что речь идет о делах, не слишком хорошо им знакомых.

«…Кто может изложить, как происходит процесс развития ростка, чем определяется форма семени, кто может определить закономерность в расположении чешуек на елочной шишке, кто может познать законы превращения растений, если он не проникся учениями, внесенными в последнее время в физиологию растений Робертом Броуном, Шлейденом, Унгером и многими прочими!… Мы не сможем увидеть в яблоке цветочную завязь, в землянике — цветоложе, отделяющееся от ножки цветка, и того, как финик рождается из опавшего цветка, если мы не усвоим учения о листе и его превращениях, познанию которых мы обязаны пристальному наблюдению и ясной способности к восприятию. Наш долг познать Природу. Это и долг ученого увеличить знания человечества, это и долг учащегося воспринять дух учения и благодаря этому обогатить себя…»

Речь была завершена лирическим, тщательно отполированным эпилогом:

«…Бди! Когда погожим утром ты вступаешь в долину, где играл, будучи ребенком, где старая буковая роща бросает привычные тени, где зеленая трава манит к покою, и ты как будто снова с любимыми воспоминаниями твоего детства, когда все, на чем останавливается твой сияющий взор, дышит юношеской свежестью, жизнь бьет тысячью ключей и ничто не умирает, не погибает: что же это такое, что так тронуло тебя, что заставило твое сердце биться чаще и взволнованнее?…»

Естественно, тотчас последовали аплодисменты и выражения восторга, кои высказывались оратору коллегами и родителями. Равно последовали и скептические замечания насчет часовой болтовни, в которой Завадский ухитрился самым ласковым образом примирять чистую науку, практику и религию ^и не задеть ни консерваторов, ни радикалов, ни клерикалов, ни материалистов. Эти замечания коллеги помоложе, дабы не испортить старому изгнаннику триумфа, конечно, высказали не ему, а друг другу.

Что касается учеников, то они ухитрялись и во время речи перекидываться шариками из жеваной бумаги.

Однако на это событие стоит посмотреть и с другой стороны. Завадский не мог читать в актовом зале школы лекцию более конкретную — о реальных требованиях к научным исследованиям — в них он, как человек конкретной науки, все-таки не столь уж плохо разбирался. Учащихся, родителей и представителей соответствующих канцелярий вряд ли заинтересовала бы такая материя: первые еще недозрели, а для большей части остальных все это было чуждым. Что же касается коллег, то специальные вопросы можно было обсудить с ними накоротке.

И конечно же, их обсуждали. А в городе было достаточное число людей — педагоги, врачи, аптекари, инженеры, фабриканты, владельцы пригородных пасек, виноградников, садов, — которые интересовались всерьез наукой — кто из любви к познанию, а кто пусть даже из практической корысти, дабы с помощью науки извлечь прямую прибыль. И естественно, что Высшая реальная школа и Технологический институт стали в городе своего рода магнитом, таких людей притягивающим. Им нужна была профессиональная научная среда, нужна была аудитория, в которой можно было бы выговориться и наслушаться, проверить себя или быть хотя бы опровергнутым.