Men from the Boys, или Мальчики и мужчины - [65]

— Этот шарлатан доктор говорит, что у него эмболия легочной артерии, — объяснил Кен, набив рот шоколадом. — Тромб. Ищет путь от сердца к мозгу.

Он поразмыслил над коробкой «Куолити-стрит». Взял конфету с кокосом и бросил ее обратно.

— Прости, что позвонил тебе среди ночи, — сказал он. — Просто подумал, что ты захочешь об этом знать. Конечно напрасно.

Я покачал головой:

— Я хочу знать. Я рад, что ты позвонил. И мне не так уж хочется спать.

Мы взглянули на Синга Рана.

— Что с ним теперь будет? — спросил я.

— Слишком рано говорить. — Кен пожал плечами. — Сказали, ослабление функций. Этот болтун только и мог трепаться что о коме, параличе, смерти.

— Господи.

— Да уж, у них только одно на уме. — Он посмотрел на спящего друга. — Если он продержится неделю-другую, то будет как огурчик.

Он протянул мне «Куолити-стрит», я покачал головой. Но он силком сунул мне коробку, и я взял «Зеленый треугольник». Я помнил эти конфеты. Вкусный лесной орех в молочном шоколаде, если не ошибаюсь.

— Мы были на собачьих бегах, — начал Кен, не отрывая глаз от лица Синга Рана. — Он говорил об Италии. Ему все больше нравилось говорить об Италии. Он постоянно говорит об Италии, словно это был лучший отпуск в его жизни. — Он хихикнул. — Он говорит об апельсинах и лимонах. О полях, девочках и вине. О горах и виноградниках. Я уже всего этого не помню. А теперь он — полупустой стакан, старый Синг Рана.

Кен почесал ногу, которую не потерял на войне, а я спросил себя, правда ли вся эта история, неужели он до сих пор чувствует это, хотя прошло столько лет.

— А я помню только холод, — проговорил он. — Шум. Грязь. И вонь. В Италии воняло грязью. Кровавой грязью. Кто-то сказал, что точно так же воняло на реке Сомма во время Первой мировой войны. Грязью, порохом и гниющими трупами. — Он кивнул. — Я помню этот запах. Помню, как рядами лежали раненые, с такими ранами, какие никогда не покажут в фильмах и новостях. Мальчики с распоротыми животами, зовущие на помощь Бога и своих матерей. Мужчины с вываленными кишками. Ранения головы осколками восьмидесятивосьмимиллиметровых снарядов, так что виден мозг. И все это наяву, на самом деле. Оторванные руки и ноги. Отрезанные головы. Снесенные напрочь лица. Отстреленные яйца. Повсюду скорченные тела.

Он взглянул на меня:

— Ну, все еще хочешь туда?

Меня пронзил страх.

— Я никогда этого не говорил, — сказал я.

— Тебе и не надо. Это ясно как день. Я видел это у Мика — того, что теперь в Австралии. — Он тонко улыбнулся. — Ему хотелось быть там. Чувствовал, что он, как и ты — как все сыновья, — что-то пропустил. Что-то великое. Что-то важное. Проверка. Изменение. Опыт. Не знаю, как это у вас называется, но ты понимаешь, о чем я. И я знаю, что ты тоже это чувствуешь, хотя и не признаешься. Это желание быть частью чего-то большего, чем ты сам. Необходимость сделать нечто большее, лучшее, более важное, чем купить машину, которую видел у Джереми Кларксона в шоу «Топ гир».

— Я думал, что Майк — твой любимец, — сказал я.

— Так и есть, — подтвердил Кен.

Откуда-то появилась семья, сгрудилась вокруг кровати, стала разворачивать подарки. Крошечная старушка, худая, как ребенок, — жена Синга Рана, двое крепких мужчин среднего возраста с женами, и куча внуков — от подростков до малыша на руках. И у всех было непроницаемое выражение лица, которое я теперь считал особенностью непальцев.

Словно пробудившись от запаха алу-чоп, Синг Рана шевельнулся. Он сонно улыбнулся своим близким, пока те разворачивали пакеты с едой. Но семья, не обращая внимания на Синга Рана, стала предлагать еду Кену и мне. Лепешки, овощи с карри, жареный рис, чай с молоком и, конечно, острые картофельные котлеты. Кен протянул им коробку «Куолити-стрит», пытаясь выказать ответное гостеприимство. Они нетерпеливо отмахивались.

Не обращая внимания на энергичные протесты, Кен уступил свой стул жене Синга Рана, а потом нежно опустил руку на плечо друга.

Оба старика поглядели друг на друга, но не сказали ни слова. Он убрал руку. И мы ушли.

В коридоре Кен вытащил из кармана пиджака плотный кремовый конверт. Я предположил, что это открытка с пожеланием скорейшего выздоровления и что он хочет вернуться, чтобы отдать ее Сингу Рана. Несмотря на его несентиментальный вид, я подозревал, что Кен из тех людей, кто может принести другу такую открытку. Он мгновение смотрел на конверт, словно не понимая, что это такое, а потом медленно извлек оттуда открытку, словно собирался объявить победителя, получившего какую-то высокую награду.

Это была белая открытка с небольшими серебряными колокольчиками, розами и витиеватой золотистой надписью.

— Это мое приглашение, — сказал Кен, словно никогда прежде не получал ничего подобного или словно это произошло так давно, что уже стерлось из памяти.

Он осторожно держал обеими руками белую открытку с золотистой надписью, словно необычайно хрупкую драгоценность.

— Мое приглашение, — повторил Кен Гримвуд. — Я собирался пойти туда сегодня. Или вчера? Моя Трейси хотела забрать меня. Но я остался здесь. Все пропустил. — Он показал на друга. — Потому что он попал сюда.

Он коротко засмеялся и сунул приглашение обратно в карман.