Men from the Boys, или Мальчики и мужчины - [22]

Блант отшатнулся, словно у нее в руках был пистолет.

— Может быть, позже, — сказал я женщине и взял Бланта под руку, уводя его подальше от жадных глаз у стойки бара.

Марти шел впереди нас. За каждую его руку уцепилась девушка, а менеджер провожал его в ВИП-зону. В его офис.

— Что это за место? — спросил Блант.

Интонация в его голосе превратилась в крепкий коктейль из страха и отвращения.

— Оно не такое, каким кажется, — сказал я. — Ничего похожего. Идемте.

Мы поспешили вниз по лестнице, спускаясь во тьму ада и офиса Марти — уютного ВИП-зальчика, огороженного красным бархатным канатом и вдобавок охраняемого бывшим боксером-тяжеловесом с черным галстуком на шее. Он вежливо поднял канат перед Марти и девочками. Мы тоже юркнули вслед за ним, словно в последнюю спасательную шлюпку на «Титанике».

Марти сидел, облепленный девочками.

Песня, которая звучала, была похожа на прекрасное сердцебиение. Та самая, в которой он говорит девушке, что не любит ее так, как хотел бы любить. Та самая. Она мне нравилась.

Блант и я ютились на краю изогнутого дивана, словно старые девы, попавшие на римскую оргию. Блант потрясенно глядел на Марти, выпучив глаза.

— Десять лет назад это было довольно скромное местечко, — сказал я ему, чувствуя, что должен что-то объяснить. — Здесь было полно местных девчонок, мечтающих стать моделями или актрисами. Они подрабатывали, танцуя стриптиз, чтобы было чем платить за квартиру, пока не станут Джуди Денч.

Мы повернули головы, привлеченные взрывом истерического смеха. Две блондинки скинули с себя ночные сорочки и теперь крутились перед довольной физиономией Марти, одетые во что-то вроде зубных нитей.

— Теперь здесь работают девочки из-за границы, — продолжил объяснять я. — Один из подарков, которые Европейский союз сделал для этих стран. Дал им свободу стать проститутками.

Официантка в пачке балерины принесла в ведерке со льдом бутылку «Пол Роджер» и наполнила пять бокалов. Блант качнул головой в сторону Марти.

— Расслабьтесь, — посоветовал я. — Выпейте. Сексом заниматься не обязательно. Вы можете спокойно покинуть это место, не нарушив своего целомудрия.

— Это эксплуатация, — заявил он. — И деградация. Половина человечества превращается в скотов.

И он потянулся за шампанским.

Когда я уходил, по перекошенному лицу Бланта была размазана губная помада, половина населения стран Балтики облепила его худосочное тело и он дико размахивал кредитной картой Би-би-си, требуя еще, еще и еще.

Выйдя из «Пусси Галор», я попросил дружелюбную гориллу у дверей поймать мне такси. И увидел, что за последние десять лет в этом месте еще кое-что осталось неизменным.

Рядом с таксистами, поджидающими пассажиров, стояли приятели танцовщиц. Такие же молчаливые, спокойные и одинокие, как всегда, — любящие развлечения жеребцы, чьи мечты осуществились, кто подцепил девчонку с личиком, фигуркой и великолепной упругой грудью, но это не принесло им ничего, кроме ревности и отчаяния.

Эти парни ничуть не изменились за последние десять лет.

Только теперь их стало больше.

Пэт убрал с могилы своих бабушки и дедушки раздавленную банку из-под сидра.

Я смотрел на надгробие — имя отца над именем матери, между ними — четыре вторых имени, пережиток дней, когда детей рабочих наделяли невероятным количеством имен, словно герцогов и герцогинь. Я смотрел на их имена, наблюдал, как Пэт выбрасывает завядшие цветы, и ничего не чувствовал.

Моих родителей там не было. Я не знал, и не имело значения, ушла ли божественная искра жизни, которая сделала их теми, кем они были, в небеса или в забвение. Но она ушла, и осталась лишь оболочка, которую я целовал, которой касался и при виде которой у меня перехватывало горло, хотя я знал, что она не имеет никакого отношения к матери и отцу. Мои мама и папа никогда так не выглядели.

Я редко приходил на могилу. Часть меня — даже, наверное, большая часть — хотела, чтобы могила была чистой и ухоженной, но только теоретически. Раздавленная банка из-под сидра не была брошена на моих родителей. Я не мог принять это как личное оскорбление. Совсем другое дело — мой сын.

Я смотрел на окружающие поля. Когда хоронили моих родителей — в разные годы, но в один и тот же весенний месяц, — поля ярко желтели. Сейчас они были коричневыми и голыми.

— Но зачем нам туда идти? — спросил Пэт. Я повернулся и увидел, как он укладывает букетик цветов, который мы купили на заправочной станции, выехав из города. — Зачем нам идти — как он называется?

— К Кенотафу, — ответил я. — Он называется Кенотаф. И нам надо пойти туда потому, что… мы в долгу перед этими стариками.

И потому, что я никогда не разговаривал с отцом столько, сколько было нужно. И потому, что я никогда не ходил с ним в паб, слишком занятый работой, девочками и собственной жизнью. И потому, что я любил его, но так и не узнал, какой он на самом деле. Я так и не узнал, что произошло на Эльбе. А потом стало слишком поздно.

— Пэт, — сказал я и, произнеся имя сына на этом месте, почувствовал себя уверенно. — Мы должны прийти к Кенотафу в это единственное воскресенье года, потому что это показывает, кто мы есть на самом деле.