Мемуары - [5]

Шварц сам лаконично и ясно описывает стилевые предпочтения своего круга. Например, такой важный их аспект, как новое понимание иронии (см. «Превратности характера», с. 130–162). Что касается иерархии литературных ценностей, существовавшей в этом кругу, то читатель, знакомый с литературой эпохи в целом, без труда выведет ее из воспоминаний Шварца. Например, незаметно, чтобы выход «Тихого Дона» был там воспринят как значительное литературное событие, но вот творчество Бориса Житкова Шварц расценивает по разряду русской классики (официальным советским литературоведением Житков признается как талантливый популяризатор, писавший для детей о различных профессиях). Осторожный в оценках, все оговаривающий Шварц, не колеблясь, прилагает эпитет «гениальный» к поэту Николаю Олейникову, чьи стихи появлялись только в альбомах друзей.

Рассказывая о знаменитой «Чукоккале», Шварц пишет: «По закону собраний такого рода, чем менее известен был автор, тем более интересны были его записи». Это тонкое наблюдение приложимо и к героям «ме». Писатели и художники «второго эшелона», часто ускользающие от внимания историка, их мнения, вкусы, манера шутить, т. е. все, что и создает стиль эпохи, выведены здесь пестрой толпой. Собственно, их групповой портрет, живое изображение их дружеских сборищ и скандалов, серьезных дискуссий и легкомысленных розыгрышей и составляют портрет художественного поколения, которое было сведено на нет репрессиями 1930‑х гг.

Характеристики, даваемые Шварцем, нелицеприятны, но все же это не сенсационные мемуары — разоблачения[9]; Шварц не столько оценивает личности post factum, сколько воссоздает свое непосредственное отношение к ним в период общения, и было бы ошибкой, увлекшись тем или иным ироническим пассажем, читать весь текст в том же ключе. Ирония по отношению к Чуковскому очень часто переходит у Шварца в восторг, а строгий суд — в искреннее восхищение.

Во всех четырех рассказах есть отчетливо звучащие лейтмотивы. Окрашивая определенным настроением цепь портретов и эпизодов, они, собственно, и являются ведущими темами каждого рассказа.

В «Пятой зоне» это мотив мы и они. Мы — пассажиры, толпа, народ; они — поезд, проводники, отчужденная и властная сила.

В «Белом волке» это мотив нереальности всего происходящего (или, можно сказать, «ненадежности реальности»).

В «Печатном дворе» и «Превратностях характера» лейтмотив «Белого волка» усиливается до мотива нескладности, неправильности, какой — то ошибки в ходе событий, причем тема ошибки нарастает до такой степени, что Шварц в своей двусмысленной, полушутливой — полусерьезной манере все чаще начинает поминать то черты демонизма в чьем — то характере, то и просто вмешательство нечистой силы.

Если перевести эту поэтическую метафизику в реальный план, то речь идет о конфликте между эпохой (в ее политической ипостаси) и человеком; последний рассматривается Шварцем в духе русской традиции не столько как изолированный индивидуум, сколько как народ, мы.

Мы еще остановимся подробнее на поэтике Шварца, но здесь обратим внимание на то, как исподволь последовательно проводит Шварц свою тему с самого начала, буквально с первой фразы «Пятой зоны»: тревога, еще шутливая, копеечная, — не потерял ли я билет, — возникает мгновенно в самый момент начала отношений я/мы и они (власть). Затем рассказ акцентируется «маленькими страшными плакатиками», затем посадка в поезд описывается как момент тотальной паники. Так основная тема набирает силу (а электричка, символическое «равнодушие» которой все время тоже поминается автором, набирает ход). Разумеется, вступительная часть рассказа окрашена юмором, иронией, текст смешит, но вся эта шутливость выдержана в одном ключе: автор не слишком серьезно, но тревожится, плакатики забавны, но пугают, электричка названа не только равнодушной, но и чудовищем.

Все эти безличные проявления чуждой и враждебной по отношению к людям, механической власти сменяются уже не шутливым описанием той же власти персонализированной (на самом низком своем уровне — в проводниках). Конфликт в рассказе строится таким образом: с одной стороны, Шварц использует весь свой арсенал приемов, чтобы показать, из каких неповторимых индивидуальностей составлены мы, к которым подчеркнуто причисляется л, с другой стороны, подчеркивается изоляция их, проводников, от нас, их отчужденно — враждебное отношение к нам как к безликому, инертному и злонамеренному стаду.

Позитивные, умиленные, сентиментальные интонации в рассказе связаны со сферой диаметрально противоположной сфере государственности — сугубо личной, любовной (жена футболиста, встреча со «счастливицей», мальчик, выпрыгнувший из поезда); наиболее серьезные, уважительные ноты — в описании женщин, тружениц, добытчиц, хранительниц очага.

Это разделение у Шварца не грешит упрощенной иллюстративностью. Так, встречается у него симпатичный «усатый проводник», утешитель обиженной девушки. Но в этом персонаже подчеркивается, что он как бы не «проводник», а мы: «как мы с тобой» — эти слова персонажа несколько раз с видимым удовольствием цитирует Автор.