«Мемуары шулера» и другое - [20]

Теперь я не слишком сожалею о своём упрямстве.

Предпоследняя

Мой одиннадцатый пансион — дело в том, что, работая над этими воспоминаниями, я вдруг понял, что льстил себе, утверждая, будто «обучался» всего в одиннадцати пансионах. На самом деле их было двенадцать — и этот одиннадцатый пансион, о котором я запамятовал, находился в квартале Монсо. Оставался я там крайне недолго. Занимались школой месьё и мадам Гранден. Впрочем, занимались, это слишком сильно сказано, ибо оба, как месьё, так и мадам Гранден, были по уши поглощены своими личными проблемами. Месьё Гранден изменял своей жене. Он изменял ей с очаровательной особой, которая, по его словам, была преподавательницей французского. Эта очаровательная особа, вне всякого сомнения, не владела французским настолько, чтобы обучать ему других, но месьё Гранден нашёл именно этот повод, чтобы постоянно держать её подле себя, у себя, в своём доме. Я поступил в эту школу в ту пору, когда мадам Гранден, оповещённая о неверности мужа, предпринимала тщетные попытки вновь отвоевать то, что по её разумению называлось супружеским счастьем. Бедная мадам Гранден! Обманутая на глазах у всех собственным мужем, она стала всеобщим посмешищем. Дня не проходило, чтобы она, бледная, краше в гроб кладут, от злости и отчаяния, не врывалась в классную комнату, размахивая очередным письмом или дамским носовым платочком, только что обнаруженными в одном из карманов какой-нибудь мужниной одежды.

— А это что такое? Может, скажешь, и этот платочек тоже твой?!

И месьё Гранден, невозмутимо, хотя и не бледней законной супруги, отвечал:

— Оставь ты меня в покое, хотя бы на уроках!

— Ах, уроки, уроки, подумать только, — не лезла за словом в карман мадам Гранден, — и у тебя ещё хватает наглости оценивать поведение этих молодых людей, которые живут здесь, рядом с нами, ведь они не глухие и не слепые, а ты подаёшь им мерзкий пример мужчины, который ведёт себя в собственном доме как настоящая свинья, как последний подонок… да-да, такой ты и есть!

— Хватит, довольно, — кричал тут месьё Гранден, — убирайся отсюда вон!

— Это не мне убираться, этой твоей шлюхе пора вон... — и так далее и тому подобное.

Само собой, при подобных сценах мы отнюдь не задыхались от пресловутого почтения, с каким нам полагалось относиться к своим наставникам.

Нам так и не суждено было узнать, чем всё завершилось между месьё и мадам Гранден, но лично я склонен думать, что конец оказался весьма печальным, ибо однажды утром, в понедельник, двери школы оказались закрыты.

Последний

Мой последний пансион, двенадцатый по счёту, находился в доме номер 77 по улице Дам. Во главе его стоял месьё Пракс. Он был милейшим человеком. Уступил мне свою комнату, и в его заведении я пользовался известной свободой. Коей наслаждался вволю, а порой и злоупотреблял без меры. Ведь мне в ту пору было семнадцать лет!

Столовался я частенько в городе, учёбой вовсе пренебрегал, и случалось, возвращался поздней ночью или ранним утром.

Месьё Пракс смотрел на это сквозь пальцы в течение нескольких месяцев, однако пришёл день, когда терпение его лопнуло, и он счёл своим долгом оповестить о моих проделках отца.

Люсьен Гитри в ту пору возглавлял театр «Ренессанс» и играл там в пьесе «Шатлен». С тех пор уже тридцать два года минуло. Короче, однажды вечером господин Пракс стучится в дверь отцовской артистической уборной, входит и заявляет:

— Послушайте, месьё, у меня есть намерение исключить вашего уважаемого сына из нашей школы... но увы!.. никак не могу этого сделать.

— Отчего же? — удивился отец. — Коли вы не можете держать его долее у себя, тем хуже, что поделаешь, выставьте его за дверь!

— Но это никак невозможно, месьё. Я не могу выставить его за дверь... Ведь вот уже пять дней, как он не показывался в пансионе!

Вот так я наконец-то закончил своё обучение — так ничему и не научившись.

Размышления, на которые навели меня мои двенадцать пансионов

Родители не могут не отдавать своих детей в коллежи: во-первых, это их святая обязанность, но главное, без этого никак нельзя обойтись. Ведь согласитесь, просто необходимо научить нас с младых ногтей уживаться с себе подобными.

Ладно, не спорю, но главная беда в том, что нас там вовсе не учат жить, вовсе не готовят к жизни — и уж совсем преступление не сказать нам прежде всех прочих вещей, что работа есть величайшая радость жизни.

Вбей они нам с самого детства в голову, что от выбора профессии прямо зависит наше счастье, мы прилагали бы куда больше стараний и выбирали бы его, наше будущее ремесло, с бесконечной тщательностью.

Мы называем отдыхом время, когда не работаем — какое заблуждение. Ведь ничто не должно быть для нас более приятным занятием, более полным отдыхом, чем работа. Уроки должны быть захватывающе увлекательными. Да хотя бы только для этого, повторю ещё раз, нужны преподаватели увлечённые, убеждённые в величии своей миссии, а не жалкие бедолаги, как правило, не блещущие никакими талантами, а зачастую и вовсе заурядней не придумаешь.

Спору нет, эти люди должны быть широко образованными — но этого мало. Уверенности в себе, в благородстве своей миссии, вот чего им не хватает.