«Мемуары шулера» и другое - [14]
И вот, наконец, знаменательный день наступил. Празднично украшенный зал полон, яблоку негде упасть.
На сцене, в красных креслах, восседают важные, увешанные орденами господа, один капитан и священники. Справа, на небольшом столике, под ним и вокруг него — книги в красных золочёных обложках.
В зале — ученики по группам. Дальше, в глубине, родители учеников, служащие дортуаров и столовых.
Спектакль вот-вот начнётся. Едва все расселись по местам, повелительно, призывая всех к тишине, прозвенел колокольчик, и господин, занимающий на сцене самое почётное, председательское место, поднимается на ноги. Ему аплодируют. Он кланяется, улыбается и отчётливо произносит следующие слова:
— Дамы и господа, дети мои...
На этом всё кончается, потом в течение получаса уже ничего не разобрать. Он явно что-то говорит, издалека видно, как у него губы шевелятся, но поскольку речь его не доходит до наших ушей, мы с радостью пользуемся этим, чтобы обсудить между собой наши школьные делишки. Через полчаса нашу болтовню прерывают аплодисменты, которые явно предназначены не нам, а оратору. Потом, наконец, наступает черёд раздачи наград. Счастливый миг для всех, стыд и позор для меня и моих родичей.
Начинают со старших. Среди них некий Марсель Робинье, ученик второй ступени, его упоминали семь раз. Его бурно приветствуют громом аплодисментов.
Помнится, он мог наизусть прочесть целых двенадцать страниц из «Viris Illustribus Urbis Romoe». Сейчас он парикмахер.
После старших наступал черёд средних, и наконец, к четырём, вызывали младших.
Как быстро бежит время!
Уже мы — верней, уже они!
Присуждаются награды ученикам шестого. Это мой класс. Как всегда.
География, рисование, арифметика, история — ничто не забыто и никто не забыт! Один за другим мои однокашники вставали, пересекали зал, такой огромный, и, пунцовые или мертвенно-бледные от смущения, шли туда, в самый конец, и поднимались на сцену. Им вручали по золочёной книжке, и господин-председательствующий улыбался при виде их смущения и по-отечески обнимал каждого.
И вдруг — о чудо! — уж не ослышался ли я: моё имя! Да-да, там произнесли моё имя! Нет-нет, не может быть! От подобной новости у меня даже горло перехватило. Но изумление одноклассников подтвердило то, во что я не решался поверить. Стало быть, так оно и есть. И тут снова до моих ушей донеслись немыслимые слова:
— Саша Гитри, вторая награда по гимнастике!
Так, значит, вот что они придумали! Награда по гимнастике, и к тому же вторая, мне бы такое и в голову-то не пришло! Иду в свою очередь через огромный зал. По дороге встречаю одного из моих однокашников, который только что получил свою награду и плакал от счастья. Его волнение передалось мне, и когда я поднимаюсь на сцену, колени у меня дрожат, и у меня такое чувство, будто я вот-вот лишусь чувств.
— Идите же, дитя моё, — протягивая мне руку, подбадривает меня господин председатель, — не надо робеть, у вас вторая награда по гимнастике!
Я без труда преодолеваю первые три ступеньки, потом пытаюсь одним махом перепрыгнуть через две остальные, нога скользит, я теряю равновесие, падаю и скатываюсь к основанию лестницы.
Шум, крики, смешки, всеобщая суматоха — короче, плачевное подтверждение, что награда по гимнастике была мною явно не заслужена.
Отец Дидон
В 1896 году, когда я попал в доминиканскую школу в парижском предместье Аркей, отец Дидон занимал там пост, пусть и не имевший чёткого названия, но, как тогда казалось, явно самый наиважнейший, хоть он и исчез потом вместе с ним.
Он не был ни директором школы, ни распорядителем — он был её душою. Возможно, он там ничего и не делал, но был для неё всем. Он был похож на Коклена-старшего — при условии, что вы не слишком близко знали Коклена-старшего. Он был высок ростом, довольно крепкого телосложения и поражал импозантной, величественной и чуть тяжеловатой поступью. Мы никогда не видели его вблизи, всегда издали, в одиночестве и без шляпы. У него был свой экипаж. Ясное дело, экипаж этот не блистал особой красотою, однако, когда зимними вечерами он проезжал по парку и фонарь изнутри кареты освещал его лицо, это производило на нас неизгладимое впечатление.
Я пробыл в Аркейе больше полутора лет и храню об этом довольно скверные воспоминания. Там было ужасно холодно, очень плохо кормили, царила какая-то тюремная атмосфера, а уроки, что нам давали, всегда смахивали на наказание.
Брата исключили из Аркейя почти сразу, и мать поместила его в заведение Шлюмбера, что на авеню Бюжо. По воскресеньям мы встречались дома и проводили день вместе.
«Да постарайся ты, — без конца повторял он, — чтоб и тебя выставили из Аркейя. Не представляешь, как здорово у папаши Шлюмбера!»
С тех пор я уже не довольствовался тем, чтобы просто ничего не делать, а принялся добиваться, чтобы и меня тоже выгнали. Но мне никак не удавалось достигнуть этой цели. Меня то и дело наказывали, но почему-то всё не исключали и не исключали.
Однажды мне в голову пришла мысль, которая, на мой взгляд, была гениальной — и которую могу считать своей первой драматургической идеей. Как-то утром, удрав с урока, я направился к флигелю у входа в парк, который занимал отец Дидон. Секретарю, который попытался было преградить мне путь, я нагло соврал, что меня вызвал сам отец Дидон — и постучался в дверь его кабинета.
Саша́ Гитри (1885—1957) — легенда французского театра и кино первой половины XX века. Драматург, актер, режиссер, прозаик, художник — он был некоронованным Королем Больших бульваров. Его любили за блистательный юмор, проницательность, тонкий психологизм и житейскую мудрость, лишенную назидательности. Его пьесы, а их около 120, как и его проза, написаны мастером изящной словесности; легко с чисто парижской элегантностью.Здесь представлен самый известный его роман «Мемуары шулера», проиллюстрированный рисунками Саша Гитри.
Саша Гитри (Александр Жорж Пьер Гитри) — французский писатель, актёр, режиссёр и продюсер. Плодовитый драматург, написал более сотни пьес и снял по некоторым из них фильмы.
Польская писательница. Дочь богатого помещика. Воспитывалась в Варшавском пансионе (1852–1857). Печаталась с 1866 г. Ранние романы и повести Ожешко («Пан Граба», 1869; «Марта», 1873, и др.) посвящены борьбе женщин за человеческое достоинство.В двухтомник вошли романы «Над Неманом», «Миер Эзофович» (первый том); повести «Ведьма», «Хам», «Bene nati», рассказы «В голодный год», «Четырнадцатая часть», «Дай цветочек!», «Эхо», «Прерванная идиллия» (второй том).
Книга представляет российскому читателю одного из крупнейших прозаиков современной Испании, писавшего на галисийском и испанском языках. В творчестве этого самобытного автора, предшественника «магического реализма», вымысел и фантазия, навеянные фольклором Галисии, сочетаются с интересом к современной действительности страны.Художник Е. Шешенин.
Автобиографический роман, который критики единодушно сравнивают с "Серебряным голубем" Андрея Белого. Роман-хроника? Роман-сказка? Роман — предвестие магического реализма? Все просто: растет мальчик, и вполне повседневные события жизни облекаются его богатым воображением в сказочную форму. Обычные истории становятся странными, детские приключения приобретают истинно легендарный размах — и вкус юмора снова и снова довлеет над сказочным антуражем увлекательного романа.
Крупнейший представитель немецкого романтизма XVIII - начала XIX века, Э.Т.А. Гофман внес значительный вклад в искусство. Композитор, дирижер, писатель, он прославился как автор произведений, в которых нашли яркое воплощение созданные им романтические образы, оказавшие влияние на творчество композиторов-романтиков, в частности Р. Шумана. Как известно, писатель страдал от тяжелого недуга, паралича обеих ног. Новелла "Угловое окно" глубоко автобиографична — в ней рассказывается о молодом человеке, также лишившемся возможности передвигаться и вынужденного наблюдать жизнь через это самое угловое окно...
Рассказы Нарайана поражают широтой охвата, легкостью, с которой писатель переходит от одной интонации к другой. Самые различные чувства — смех и мягкая ирония, сдержанный гнев и грусть о незадавшихся судьбах своих героев — звучат в авторском голосе, придавая ему глубоко индивидуальный характер.
«Ботус Окцитанус, или восьмиглазый скорпион» [«Bothus Occitanus eller den otteǿjede skorpion» (1953)] — это остросатирический роман о социальной несправедливости, лицемерии общественной морали, бюрократизме и коррумпированности государственной машины. И о среднестатистическом гражданине, который не умеет и не желает ни замечать все эти противоречия, ни критически мыслить, ни протестовать — до тех самых пор, пока ему самому не придется непосредственно столкнуться с произволом властей.