Мемуары на руинах - [71]

– За буями! Вееернитесь в зону купания! – гнусным голосом кричал Виташа, и сам себе отвечал: – Нннне вееернуусь!!!

Необыкновенно музыкально одарённый, он писал музыку к поэзии Рубцова, мечтал записывать диски… и тоже ушёл рано, как Хочинский, в 54…

А осенью всё пошло своим чередом, Лёша вернулся.

Но подошло время новому курсу влиться в театр. Конечно, они пришли со своим, тоже потом знаменитым спектаклем.

Уже с ними, кто был младше нас на 6 лет мы стали репетировать «Ночь после выпуска» по Тендрякову. Учитель доверил постановку Марусиному однокурснику – Овадису, который уже явно вырос в педагога и режиссёра.

Андрюша – красавец, не способный запомнить текст и убивающий всех наповал своими оговорками, Игорь, будущий успешный сценарист, и Яша, невысокий, конопатенький, губастенький с совиными глазками – необычайно одарённый сын одинокой матери из карельского посёлка. Его непрерывно распирало, его всегда было слишком много, он всё время приставал к женщинам, его отшивали, его многие не могут забыть…

Его полюбила Галя Михайлова. Они нашли друг друга – незамутнённо подлинные, не считающиеся с общепринятым. Маруся дружила с Яшей. Они ночами бродили по городу, Яша фонтанировал идеями, Маруся наслаждалась. Яша выпивал, пытаясь обуздать несущих его коней.

В кино он сразу стал известен, благодаря Мамину. Его любили, приглашали. Там, на «Ленфильме» был свой круг алкоголиков. Потрясающе он играл Дронова в подзабытом нынче сериале по «Климу Самгину», всё так хорошо складывалось…

Однажды Яша обиделся на Мамина, пришёл домой и повесился. Дверь была полуоткрыта, соседи по коммуналке сняли, вызвали «Скорую»…

Потом Яша сам рассказывал, что услышал такие нежные голоса, зовущие его, что не захотел возвращаться – грыз трубку, вставленную в трахею, матерился так, что даже реаниматоров поразил.

Он ещё прожил какое-то время, снялся в фильме «Бумажные глаза….» с ненавистным Романцовым, а потом сиганул с балкона, видимо, его позвали…

Но до этого было ещё далеко.

Лёша уходил надолго. Маруся мучилась от разлуки. В теснейшем кругу театра любое духовное сближение могло естественно перерасти в интимное. Лёша пропадал месяцами, а тут рядом предлагали себя красивые, талантливые, пишущие пьесы, на которые надо было дать отзыв, инфантильные, ищущие материнской опеки… На какой-то момент Маруся переключилась, чтобы больше не страдать, а Игоря тоже должны были забрать в армию. И Маруся опять переживала и плакала. Только однажды, когда собрали всю труппу, и оба оказались рядом… как там в «Гамлете?» – вот один портрет, а вот другой… Маруся опомнилась, пришла в пустую, тёмную гримёрку, а через несколько минут вошёл Лёша…

Будущий писатель оставил Марусе записку: «Я слишком легко тебе достался», – и как приз в эстафете, перешёл к Марусиной однокурснице, разбив её семью.

И вот осенью наступил этот ожидаемый, и всё-таки страшный момент: пришло время Лёши отдать долг Родине. Маруся поднималась по лестнице, когда услышала об этом, и с удивлением отметила, что ноги, действительно, подкашиваются. Правда, подумала ещё и о том, что надо бы это запомнить и использовать потом в работе. Последний вечер перед армией должны были провести вместе, и подруга отдала для этого ключи от своей однокомнатной, но, по закону подлости, ждали друг друга в разных местах, а, может, опять друзья увели Лёшу на мальчишник… Маруся прождала часа полтора, а утром рванула в военкомат, но там было пусто, и Маруся шла по городу, не узнавая его, как будто внезапно он стал пустым и чужим…

26.10.79

«Здравствуй, Машенька! Получилось всё в последний день настолько глупо, что и посейчас обидно и тяжело. Я идиот и прождал тебя на углу Невского и Литейного. Злился, и время уходило, и очень хотелось увидеть. Потом же я поехал к Ленкиному дому и там толкался и скулил. А когда, наконец, приехал домой, позвонила Лиана и сказала, где ты ждёшь и как. Прости меня. И напиши, пожалуйста, как ты себя чувствуешь, и как ты меня ждала и сколько. Подробно – мне помучиться хочется. Я приехал и служу 2 день. Здесь хорошая компания подобралась. Мы ехали из Ленинграда всемером – все художники и артисты, и пока так всемером и живём. Но это пока, и относительно нашей дальнейшей судьбы и местонахождения говорить трудно. Я очень смешной лысый, и жаль, что ты не видела.. Я крепко тебя целую и жду письма.»

4.11.79

«Здравствуй, Машенька, ещё раз, что случилось с тобой, честное слово. Я весь испаниковался и жду ответов. Ты здорова? Ты так обиделась? Что, в конце концов, произошло? А, может быть, я зря ругаюсь, и ты просто писем моих ещё не держала. Вполне возможно, они ещё не дошли, но на этом «авось» долго не протянешь. Что у тебя нового, Маринка. Каково работается, пишется, ёжится, встаётся как. Что с Ленинградом. Это, действительно, Северная Венеция? Как он переносит холода? Как ты это делаешь? Я до сих пор не знаю сколько я тебя, как сукин сын, заставил простоять в метро «Маяковская», и куда ты пропала, и как себя чувствуешь. Пиши скорее. Не томи. Я очень виноват, прости, я пьяница и болван. Пиши обязательно, очень прошу, хотя бы- я здорова, а ты – дурак. Или даже страшнее. Про себя я не буду писать, у меня всё отлично, и я рад, что здесь. Мне уже выдали шинель и стало тепло. Нам здесь уже три раза показывали кино. Посмотрели чудный итальянский фильм с Сандрелли, и я страшно завёлся и разволновался за тебя. Ты у меня самая хорошая женщина. Только не молчи. У меня через два дня премьера – мы будем играть в концерте, потом расскажу, что и как. Ребята – артисты жутко славный народ. Ты из них должна помнить одного – он с курса Додина-Кацмана, ему на грудь ставили сковороду и жарили яичницу. Ты, помнится, рассказывала об этом. Я крепко целую тебя и прошу прощения, и скучаю, во сне смотрю и очень люблю тебя, дурында. Обнимаю и не отпускаю.»