Мемуары и рассказы - [133]

Геннадий не в силах был снова поглядеть в лицо парню. А тот продолжал также тихо и серьезно.

– Ее-то… ее я всерьез возненавидел. С того дня так ни разу и не встретились. А с отцом все молчком, да молчком, как все равно чужие. Немного сердце отходить начало, а тут узнаю – с тобой она. Ну, не могу я стерпеть! Не могу! Вот уезжаю. На БАМ. Сегодня уезжаю…

Как хорошо понимал Геннадий этого парня! Не так давно сам он мечтал все бросить и бежать отсюда.

А парень вдруг положил свою тяжелую руку на узкую ладонь Геннадия и сказал с тихой тоской:

– А все равно – ежели меня она хоть пальчиком поманила, сейчас женился, несмотря, что… Да ладно, прощай доктор. Жалко мне всех. И отца. И ее. Да и тебя… Так что…

В поселок Геннадий возвратился уже ночью, Измученный, словно перемолотый весь, отворил двери в свою комнату. За порогом, на улице матово светила луна, здесь же было совершенно темно. Ни звука, ни дыхания, но он тот час почувствовал – Лидия здесь. Спит? Как она может спокойно спать?!

В нем все кипело, клубилось, казалось ему, что он слышит тихий, беспрерывный свист собственной крови. Ему мучительно захотелось узнать, какая она, когда его нет рядом, когда не знает, что на нее смотрят.

Крадучись, подошел к окошку, сдернул с него одеяло. Лунный свет упал на постель – на белой простыне плоско лежало длинное тело. Оно было словно вырезано из бумаги и вставлено в светлое обрамление.

«Она похожа… она похожа на те стариковские картинки, плоская…» – подумал Геннадий.

Отвратительная тошнота подступила к горлу. Не таясь больше, не боясь ее разбудить, он выбежал из комнаты, громко хлопнув дверью.

Он вышел на по-особенному пустынную под луной улицу, с наслаждением вдохнул острый запах земли и бессознательно повернул в сторону недавно вспаханного огромного поля.

Остановился только тогда, когда перед ним открылась распахнутая под высоким небом земля. Вблизи, у его ног бугрились темные комья; от них исходил густой, тревожный запах. А там, вдалеке, поле казалось гладким и шелковистым, Оно, плавно приподнявшись, снова опускалось туда, за горизонт. И небо над ним было светлым и легким, он отдавало земле свой последний дневной свет; Геннадий долго смотрел, как он меркнет, колеблясь и угасая.

Ему казалось – это слабое мерцание освобождает его от тоскливого и горестного отвращения к Лидии, к себе.

И где-то в нем, в самой его глубине возрождалась вера, что любовь, та первая, настоящая, еще придет.

Может быть, ему придется ждать ее долго, но она обязательно придет – широкая и свободная, как эта прекрасная весенняя ночь…

СВАТОВСТВО

За два года до войны Софья разошлась с мужем. Собственно не разошлась – зарегистрированы они не были – кто в те годы придавал этому значение? Просто ушла от него.

«Гуляли» они с Василием давно, еще в родной деревне. Сюда, по их представлениям, южный город, приехали вместе, поступили на стройку; в мужской комнате общежития им отвели семейный угол – отгородили койку ситцевой занавеской; так и зажили они как муж и жена.

Софья быстро приобрела специальность, стала хорошим моляром и очень неплохо зарабатывала; после работы ходила с товарками по квартирам, подновляла, красила, ремонтировала.

Василий же, изрядно ленивый мужик, так и остался разнорабочим.

Пил он не больше других мужчин в общежитии, Софью не бил, не обижал; но чем дольше они жили вместе, тем плотнее ее охватывало чувство томительной скуки. Может быть, тосковала она по своей далекой деревне, может быть, соскучилась по городку, где уже несколько лет жила с мужем ее старшая сестра; городок казался Софье большим, оживленным; на центральной площади стояло несколько трехэтажных каменных домов – железнодорожный техникум с интернатом, универмаг, райисполком, кинотеатр. Дома были старые, построенные еще богачами-прасолами; от площади отходили два автобуса – один до станции и железнодорожных ремонтных мастерских, другой на ту сторону реки, до завода минеральных удобрений, где работали сестра и ее муж.

Поездка в город всегда была для Софьи праздником – она успевала побывать у сестры с деревенскими гостинцами, сбегать в кино и на танцплощадку в городской сквер; словом, день был полон удовольствий; домой она приезжала на попутке усталая, сонная, но очень довольная. Тогда она не замечала, что Василий, обязательно увязывающийся за нею, ходил всюду молча, со скучно-равнодушным лицом человека, у которого никто и ничто не может вызвать интереса. Сейчас же молчаливое равнодушие мужа ко всему на свете стало раздражать Софью, вызывало в ней сосущее чувство тоски.

Однажды она прибежала домой пораньше – переодеться и отправиться с подругами в клуб на концерт самодеятельности. Откинув занавеску своего супружеского закутка, увидела неубранную постель, а на подушке пропотевшие рваные портянки. Это грязное тряпье на белой наволочке так обидело, словно ее кто-то ни за что ни про что ударил по лицу. Но она не заплакала. Торопливо собрала свои нехитрые пожитки, увязала в пуховый платок и вышла из общежития.

А через несколько часов сидела в полутемном вагоне и тихо плакала о своей неудавшейся семейной жизни, о том, что теперь она ни мужняя жена, ни девка, ни вдова, а так не поймешь, кто. И все-таки она не жалела о своем внезапном решении расстаться с Василием. С ним она не повидалась и даже записки ему не оставила – рассчиталась в конторе, купила билет и вот едет.