Мемуары и рассказы - [132]

Геннадий подавленно молчал. Неужели только он один не знал об этом несчастье. Не может быть! А он? Что же он?

«Не догадывался, не чувствовал, что ее гложет!» – корил он себя.

Только расставшись со старухой, сообразил, что о нем с Лидией, вероятно, знает весь совхоз. Сплетня дошла, конечно, уже и до главного, до Василия Ивановича.

«Да почему же, собственно, сплетня? – одернул он себя. – Это же правда!»

Как вести себя теперь, когда ночные посещения Лидии из скрытых и таинственных стали для всех просто бытовым обыденным происшествием?

Но больше всего волновало его другое – как встретиться с Лидией, как посмотреть ей в глаза? Даже себе не решался он признаться, что боится этой встречи. Стыдился этого страха, и все равно – боялся. Стыдился он еще того, что за все время их близости ни разу не почувствовал, что Лидия что-то от него скрывает, что она несчастлива. Значит, не она сама, не ее жизни были важны ему, а только физическая близость с нею? Какое же он имеет право считать себя порядочным человеком? Как он мог когда-то осуждать своих сверстников за то, что они вот так же, с чисто мужским эгоизмом относились к своим временным подругам? Чем он лучше их?

«Нет, нет, теперь все будет у нас по-иному!» – давал он себе слово.

Но ничего, совершенно ничего не переменилось. И виною тому был не он, а Лидия: не он, а она не желала ничего менять, не желала подпускать его близко к себе, к своим мыслям, к своей жизни. Так же молча приходила и уходила, ничего не отдавая, ничего не требуя.

А Геннадий не решался заговорить с нею о сыне.

Через несколько дней после того, как он узнал о несчастии Лидии, Василий Иванович на три месяца уехал в Московский институт усовершенствования врачей, со спокойной совестью свалив на плечи своего молодого коллеги больницу, больных, хозяйственные хлопоты и сложнейшие дипломатические отношения с райздравом и директором совхоза, ничуть не заботясь о том, сможет ли тот со всем этим справиться.

Геннадию надо было радоваться – наконец, в делах медицинских не будет над ним мелочной опеки главного. Но он только злился. Ему казалось, что все благородные разговоры о земских врачах, обязанных уметь все, только камуфляж и подготовка к этой длительной и приятной поездке – ведь вся семья Василия Ивановича все еще жила в Москве и пока что, как будто не собиралась переезжать в этот северный совхоз не собиралась.

Он понимал, что несправедлив к главному – тот и, правда был неплохим врачом и действительно «умел все».

Но сейчас, в этом подавленном, напряженном состоянии с самим собой, Геннадий раздражался на всех и на всё. Если бы не отсутствие главврач, он бы наверняка постарался уговорить райздрав перебросить его куда-нибудь в другую больницу или в любой медпункт, лишь бы уехать отсюда подальше.

Но это было невозможно.

Как невозможно было разрушить стену, которая возникла между ним и Лидией.

Как невозможно было и порвать с нею…

В первый по-настоящему теплый день середины апреля Геннадий снова оказался в районном городе. Как и в первый свой приезд, он поджидал шофера в привокзальной пивной. Промотавшись целый день по учреждениям, он не успел пообедать. С трудом уговорил буфетчицу продать ему порцию неаппетитной колбасы, подававшейся только к пиву. Но пиво он терпеть не моги, сидя за неприбранным столиком, жевал ее всухомятку. По облезлой клеенке, как и в тот раз, ползла радужная муха.

Кто-то поставил две наполненные пивом кружки прямо перед Геннадием.

– Здорово, доктор!

За столик уселся изрядно выпивший рыжеватый парень.

– Не узнаешь? – спросил.

– Простите, нет.

– Да как же? Ведь это ты из меня дробинки выковыривал. Кирилл я, Петров моя фамилия. Ну?

– А-а. Да, да.

– Выпьешь? Я еще принесу.

– Благодарю вас, нет.

Парень вдруг приблизил к нему потное лицо и прошептал, обдавая запахом пива:

– Она ведь тогда и правду соврала, что отец меня случайно. Она-то лучше всех знала, что не случайно!

У Геннадия почему-то сразу пересохло во рту. Он хотел встать и уйти, не слушать того, что сейчас расскажет этот пьяный парень, что-то наверняка нехорошее, стыдное о Лидии. Но он только сильно побледнел и продолжал сидеть, испуганно глядя в разбегавшиеся бледно-голубые глаза.

– Ты послушай, послушай, именно ты должен все знать… Она ведь у меня была первая…

«И у меня она первая!» – вздрогнув, подумал Геннадий.

Опустил, наконец, глаза и увидел, как муха остановилась и начала чистить лапки.

«Господи! – гадливо передернулся Геннадий. – Та же муха!»

А парень вдруг как бы протрезвел.

– Ты слушай, – сказал он тихо и грустно. – Я ведь жениться хотел. Три месяца мы с нею жили. Просил ее замуж, а она все молчит. Нет, думаю, уговорю, согласится! Ведь любил я ее. Крепко любил.

Он задумался, глядя на то, как медленно оседает в кружке пена.

– В этот день я вечерней работал. Только начал, оказывается – забыл дома разводной ключ. Побежал за ним, свет зажег, гляжу – она со стариком моим, с отцом в постели лежит. Сердце у меня зашлось, схватил ключ со стола и к ним. Замахнулся, а батька сорвал со стены дробовой и стрельнул. Думал, может, что я на него, а я не на него, я на нее замахнулся… Я отца не осуждаю. Он седьмой год вдовеет. Но она? Она еще вчера со мной…