Мемуары - [30]

____________________________

* Здание с башней в конце сада. Примеч. авт.

___________________________

Никогда я не замечала в Великой Княгине ни мелочности идей, ни обыкновенных чувств, более или менее составляющих жизненный роман, известный всем и который можно предугадать заранее. Если бы ее душа и сердце могли бы излиться на груди того, кто должен был бы ее понимать, сколько добродетелей и чудных качеств стало бы известно, даже ранее ее печалей и екорбей. Но никогда не понятая, не признанная, всегда отталкиваемая, она была предназначена к самым жестоким жертвам, обладая благородной душой, самым чувствительным сердцем и самым живым возвышенным воображением.

Сколько опасностей для всякой другой, но не для нее! И в то же время ее душа, более сильная, чем страсти, разорвала мрачное покрывало, скрывающее истину; она открыла чистый свет, сверкающий даже во мраке, этот маяк, который ни грозы, ни бури не могут угасить и который находится в глубине нас самих.

Но возвратимся к беседке. Уже прошло некоторое время, как пробило одиннадцать часов; ночь становилась темнее, и было поздно.

Великий Князь не приходил за нами, и, несмотря на прелесть разговора со священным для меня лицом, порученным моим заботам, желание остаться там, я начинала бояться, что нас мог застать там какой-нибудь пьяница или слишком любопытный чело- -век. Наконец пришел Великий Князь, и мы направились домой, поужинали и разошлись позднее, чем обыкновенно.

На следующий день я рано отправилась гулять в Английский сад; я приказала моему негру принести мне туда камеру-обскуру, подаренную мне Императрицей; я поставила ее против колоннады с другого берега озера, чтобы срисовать прелестный вид. Озеро было широко, и я была на выгодном для перспективы расстоянии. Эта камера-обскура была велика и удобна, туда можно было почти войти на половину корпуса и очень хорошо положить руки. Я принялась за работу. В это время графиня Браницкая проходила на противоположном берегу. Она увидала мой аппарат и не могла понять, что такое она видит; она остановилась и осматривала четырехугольную массу камеры, зеленую занавеску, спускавшуюся до земли, и спросила у своего лакея, дерзкого и грубого человека, что это такое, по его мнению. Последний отвечал не колеблясь: «Это г-жа д'Эстергази лечится электричеством». Графиня обошла кругом озера, подошла ко мне и рассказала мне смешную выдумку своего лакея. Мы обе много смеялись; потом она рассказала об этом Государыне, и та тоже нашла это забавным.

Однажды вечером Великий Князь попросил позволения у ее Величества остаться у себя. Позвали Дьетца с виоль д'амур и трех других превосходных музыкантов для исполнения квартетов. Когда этот маленький концерт окончился, Великая Княгиня приказала мне следовать за ней в ее внутренние апартаменты.

«Уже давно, — сказала она мне, — хотела я вам показать нечто вроде дневника, который я хочу послать матери при верной оказии. Я не хочу его отправить, не показав вам и не отдав его на ваше суждение. Останьтесь здесь (мы были в спальне), я сейчас принесу его, и вы поступите с вашей обычной откровенностью».

Она вернулась, мы сели около камина, я прочла тетрадку и бросила ее в огонь. У Великой Княгини вырвалось резкое движение, потом на лице ее отразилось удивление.

— Что вы делаете? — сказала она с легким раздражением в голосе.

— То, что я должна, Ваше Высочество. Эта рукопись обладает всей прелестью стиля и искренним доверием дочери к своей матери, но, когда принцесса, ваша мать, прочтет его, находясь на расстоянии восьмисот лье от вас, она будет беспокоиться. Каким образом вы можете ее тогда успокоить? Вы посеете в ее душе смущение и муку. Большая разница, говорить или писать. Иногда одного слова достаточно для человека, который нас любит. \

Великая Княгиня согласилась с трогательной прелестью и сказала мне многое, что тронуло мое сердце.

Эта тетрадка была отражением души, всецело изливающейся на груди любимой матери, преувеличивая опасности из благородного стремления и большего недоверия к самой себе. На ее стиле заметно отразился характер ее учения. История была все время ее любимым чтением. Изучение сердца человеческого помогает нам познавать и судить себя. Благородство ее души в соединении с принципами располагало ее к снисходительному отношению к другим и большой строгости к себе.

Одной из причин, заставивших меня уничтожить эту рукопись, было желание лишить возможности Великую Княгиню читать ее.

Ее необходимо было поддержать против трогательного недоверия к своим силам, которое могло ее бросить в уныние.

Императрица никогда не объявляла заранее о своем отъезде из Царского Села. Она отправлялась обыкновенно в тот момент, когда этого меньше всего ожидали, что было причиной недоразумений, забавлявших ее. Однажды сказали, что Ее Величество сегодня выезжает в карете, и это очень всполошило всех, кто имел честь возвращаться с Государыней в Петербург в ее карете. Граф Штакельберг был особенно этим заинтригован и приказал своему лакею укладываться. Ее Величество села в шестиместную карету и оказала мне честь, пригласив меня туда вместе с м-ль Протасовой, Зубовым, флигель-адъютантом Пассе-ком и графом Штакельбергом. Она отдала заранее распоряжение кучеру, который повез нас сначала на обыкновенную прогулку, а потом свернул на дорогу в город. Граф Штакельберг сделал знак Пассеку, что он не ошибся и угадал. Но в то же время кучер своротил с большой дороги и въехал в лес. Все эти повороты взад и вперед совершенно сбили с толку графа Штакельберга, и он не знал, что подумать. Мое присутствие его должно было бы успокоить. Я никогда не возвращалась в город с Ее Величеством. Наконец спокойно вернулись во дворец; граф Штакельберг не нашел своего лакея, который уехал вместе с вещами. Пришлось послать за ним вдогонку. Это удалось с большим трудом, что очень забавляло Государыню и все общество.