Мемуары фрейлины императрицы - [46]

А в 1931 году пришли чекисты. Обыскали наш дом и забрали Алешу.

Я осталась с детьми одна. Поехали с ними в Тбилиси, переезжая от одного родственника к другому. В конце концов мы поселились в маленькой комнатке возле туалета. Но для меня это было большим счастьем – я была вместе с детьми.

Ко мне могли приходить друзья. Как-то мы с подругой вспоминали, как в 1921 году на свадебной карете меня отвезли из нашей квартиры в собор Сиони, где мы венчались с Алешей. Неужели все это было?..

Я готовила обеды и относила их Алеше в тюрьму. У него опять было страшное обвинение и жестокие следователи. Его обвинили в том, что он шпион Англии.

Чтобы выживать, мне пришлось продать все – сервиз на 48 человек, большой хрустальный кубок, 12 хрустальных бокалов и многое другое.

После стольких мучений Алеше объявили приговор: ссылку в Саратов. Я за две недели подготовила все необходимое, и мы с детьми поехали в Поволжье. Это было в 1932 году.

Там Алеша уже снял квартиру в три комнаты с большим двором. Адрес я запомнила на всю жизнь: Большая Горная улица, 39. Хозяйка была хорошей женщиной, а вот хозяин – алкоголиком.

Обед я готовила в русской печке, меня научила хозяйка. Вкусная еда получалась.

Все было бы ничего. Но мучение доставляли морозы, голод и вши. Да еще Татули заболела тифом. Она находилась между жизнью и смертью. Врачи сказали: «Если хотите, чтобы она осталась жива, – не оставляйте ее рот сухим». Я все время стояла рядом с ней с чайником в руках. Через две недели она выздоровела.

С огромной верой, терпением, любовью к друг другу, уважением и заботой о наших детях, наших двух ангелах, мы смогли продержаться.

Какие бы ни были у нас условия, я не видела Алешу в плохом настроении и в грусти. Щедрость, искренность, нежность, верность – это лишь то малое, что я могу сказать о моем Алеше».

* * * * *

Что мы пережили в Саратове!

Помню нашу ссылку с первого дня. Как меня поразили невысокие домики с маленькими окнами.

У папы был друг, Кузьма Петрович, который зараз выпивал по 12 чашек чаю. Он мне объяснил, почему в жилищах такие небольшие окна, – в Повольжье зимой стоит сильный мороз и, если маленькие окна, холод не так быстро проникает внутрь.

Русскую печку помню, мама готовила на ней, с ухватом научилась обращаться.

Я много читала в Саратове. Мы взяли с собой много грузинских книг, и папа очень радовался тому, что я читаю эти книги. А на меня очень действовало, что мы находимся так далеко от родины.

Папа в Саратове работал на лесопильном заводе, они отправляли продукцию и в Грузию тоже. Так что контакт с родиной у нас был. Часто к нам приезжали в гости грузины. Цицино Мхеидзе, мамина подруга, приехала зимой в сандалях. Думала, что везде тепло, как в Грузии. Помню, стучит в дверь и кричит: «Скорее открывайте, ноги замерзли».

Зимой у меня начался тиф. А из Тбилиси в это время друзья прислали нам несколько ящиков хурмы. Я ее обожала, но врачи категорически запрещали хурму. Тогда мама положила фрукты на карниз и сказала: «Поправишься – съешь».

Я лежала, смотрела на хурму, на то, как количество с каждым днем все уменьшалось и уменьшалось. Родители с братом ели ее сами, ведь она же портилась. Наконец осталось две последние хурмы. Я даже маме сказала: «Неужели мне так и не достанется?» Когда в итоге одна все же досталась, я была самой счастливой!

Тогда существовало строгое правило – с тифом дома не оставлять, а везти в больницу. Но в Саратове больницы были только на словах лечебными заведениями. А так в них не топили, не кормили, да еще и грязь была жуткая. В итоге живым оттуда никто не возвращался. При этом, согласно правилам, забирали в больницы без разговоров.

Меня тоже должны были увезти. Спасли пятеро студентов. В Саратове был хороший медицинский институт, где учились и грузины. Они окружили наш дом и не позволили забрать меня в больницу. Папа тоже в те дни не ходил на работу, следил, чтобы меня в его отсутствие не увезли.

Тифом тогда многие болели и умирали, я это знала. И потому попросила родителей – если умру, обязательно мой прах забрать в Грузию. Мама потом призналась, как ей было тяжело это слышать.

Незадолго до болезни, перед Новым годом, меня повели к портнихе, чтобы заказать новое платье. Но она не успела его сшить. Я так боялась, что не успею надеть это платье. Даже папе сказала, чтобы меня хотя бы в гробу в него одели.

На следующий день утром просыпаюсь, а это платье висит передо мной. Оказалось, папа ночью пошел к портнихе и уговорил ее срочно закончить работу.

Мама тогда сказала: «Вот встанешь после выздоровления и пойдешь в этом платье в школу».

И так и случилось. Мне тогда семь лет было…

Родители никогда не говорили о том, что зря вернулись из Турции. Только в Саратове папа один раз сказал: «По-моему, я вас погубил».

Там было правда очень страшно. Люди опухали на глазах! Я помню, в класс пришел мальчик Сережа и прямо на наших глазах у него стали надуваться руки, потом ноги.

Я закричала: «Ему плохо!» А учитель ответил: «Да он уже помер».

По дороге в школу видела, как на улице сидели нищие. Возвращаюсь домой, а они уже мертвые. А еще помню, младенец сидел на мертвой уже матери и сосал ее грудь. Это было страшно!