Мемуары фрейлины императрицы - [44]

По вечерам в «архив» приходили оставшиеся в Тбилиси родственники тех, кто теперь жил на берегах Сены. Читали письма, узнавали новости о своих близких, шепотом обсуждали с княгинями последние события.

Не стало Нино Церетели в 1932 году…

* * * * *

ИЗ ДНЕВНИКА БАБО ДАДИАНИ:

«В 1924 году Алешу арестовали. А вскоре у нас родилась дочь Татули…

В тюрьме Алешу посадили в бочку – для того, чтобы он не мог ни встать, ни лечь. Этим всем занимался Берия, который хотел, чтобы Алеша стал шпионом. Дело в том, что он знал языки – окончил Оксфорд и потом четыре года учился на экономическом факультете в Германии. Но Алеша не согласился.

Основное число заключенных составляли наши знакомые или друзья. Все блистательное общество, мужественные офицеры находились в тюрьме.

Жили мы тогда на улице Кобской. Много было волнений и переживаний. Ко мне приходили с допросами, несколько раз были обыски.

Во время очередного обыска мой брат выглянул в окно и увидел, что возле подъезда стоит машина и в ней сидит Давид Багратиони, который стал работать в Чека и служить Берия. Он выдал все грузинское офицерство и дворянство. Об этом Багратиони даже сочинили стихотворение: «Горько плачет Мтквари и Риони, ты предатель, Багратиони».

Надо заметить, что в наш дом Багратиони войти не посмел, остался в машине. Странно, что у него хватило совести хотя бы не переступать наш порог.

Алеша сидит в Чека, на улице Дзержинского, 24. Ношу ему еду. Перед зданием всегда встречаю кого-нибудь из родственников, друзей или знакомых, у всех кто-то арестован.

Еду принимают после долгого обыска. Потом долгое ожидание ответа. Через маленькое окошко возвращают пустую посуду и клочок бумажки с ответом: «Получил все. Алеша».

Вскоре Алешу перевели в губернскую тюрьму в Ортачала. Это произошло после множества просьб со стороны самых разных людей. Алеша оказался в тюрьме, где уже сидели католикос-патриарх Амвросий Хелая и митрополит Калистрат Цинцадзе. Священнослужителей арестовали после того, как они отправили письмо протеста на адрес Генуэзской конференции.

В среду и пятницу я носила им постную еду, за что патриарх меня очень благодарил.

Свидания с Алешей были запрещены. Его обвиняли в контрреволюции (был такой страшный отдел КРО) и в помощи Какуце Чолокашвили. Это было страшное обвинение.

Но я нашла способ хотя бы мельком увидеть его. Это удавалось благодаря тому, что к патриарху-католикосу Амвросию Хелая и митрополиту Калистрату Цинцадзе посетителей пускали. Происходило это так. К тюремному окошку подходил наш знакомый заключенный и осенял себя крестным знамением. Это означало, что я должна была сказать охраннику, что иду к Хелая или Цинцадзе. Когда я с ними встречалась, мой Алеша как бы невзначай в это время проходил по коридору, и мы могли увидеть друг друга.

Во время одного из посещений каталикос и митрополит посадили меня перед собой и сказали: «Дочь Бабо, у нас, стариков, к тебе просьба, сможешь ли ты ее выполнить?» Что я могла ответить? «Исполню все, что велите».

Тогда патриарх и митрополит сказали слова, которые ранили меня в самое сердце. «Ты должна свою маленькую дочку отправить к родным в деревню и отдать кормилице. Так как сейчас ты больше всего нужна своему мужу. На все это нужно время, и ты не сможешь уделять должного внимания ребенку. Хождение сюда отнимает много сил и времени. Так будет лучше и для младенца, и для дела».

Когда я услышала эти слова, то почувствовала, что мое сердце разрывается от боли, словно в него вонзили кинжал. Меня душили слезы. Выйдя из тюрьмы, я, словно оглушенная, села в экипаж, примчалась домой, взяла Татули из кроватки и так сильно обняла, как будто кто-то хотел забрать ее у меня. Держала, крепко обняв и прижав к сердцу. И обильными слезами увлажняла ее платье. Как я могу тебя отдать, моя маленькая, мое счастье?!

Алеша в тюрьме, его обвиняют в серьезных преступлениях. Его или расстреляют, или сошлют в Сибирь.

Мне 21 год. За что мне такая боль?

Решили отправить Татули и двухгодовалого Георгия в Бандзи. Бабушка Тамара и дедушка Кици были нам безмерно рады. Затем вернулась в Тбилиси, где должна ухаживать за Алешей.

Весь город в слезах и в черном – не было семьи, у которой не было бы заключенного. Ночи и дни напролет мы бегали друг к другу, чтобы узнать, кого расстреляли прошлой ночью.

Расстреляли моего дедушку… Когда сын моей няни пробрался к месту, где были сброшены тела расстрелянных и нашел тело дедушки, то увидел, что в кулаках он сжимал вырванные от боли волосы из бороды…

Из губернской тюрьмы всех политических перевели в Метехи. Моего мужа тоже перевели.

Когда их посадили на грузовую машину, то водитель не смог сдвинуть ее с места. Так она была переполнена. Тогда нескольких людей вывели и расстреляли. Остальных расстреляли в другом месте.

В Метехи были запрещены свидания. Весь мост через Куру, ведущий в тюрьму, был заполнен желающими передать продукты. Если корзина возвращалась пустой, это означало, что человек жив и получил передачу. Если полной – значит, его уже нет.

С замиранием сердца ждали ответа.

Страшная история произошла на моих глазах с приехавшей из села женщиной. Она спросила про своих двоих сыновей. Ей ответили, что они расстреляны. Тогда она спросила про мужа. И услышала тот же ответ. Никогда не забыть мне горе той женщины. Невозможно описать его словами…