Мемориал - [76]

— Я тоже так думал, когда узнал об этом от Пауля, — тихо говорит он. — Но потом у меня возникли вопросы, которые я пока еще не могу разрешить.

Невольно улыбаюсь: какие же могут быть здесь «тайны». Право, за их разгадкой мне не стоило бы ехать сюда. Дотошность немца мне кажется смешной.

— Почему здесь нет надписи на русском языке?

Пожимаю плечами.

— Разве это имеет значение? Строители памятника считали, что, поскольку он будет стоять на немецкой земле, то надо снабдить его прежде всего немецким текстом. Ведь если бы этой надписи не было, откуда бы вы узнали, кто здесь похоронен?

Вернер продолжает покачивать головой, как бы отсчитывая все «за» и «против».

— Может быть. Скажу больше: на памятнике была еще одна доска, но она исчезла, судя по всему, лет двадцать или больше тому назад…

— Понятно! — перебиваю я. — Там-то и была, наверно, русская надпись, однако какие-нибудь неонаци в годы «холодной войны» решили устранить ее как свидетельство гитлеровских зверств.

Вернер прощает мне мою горячность, глядя на меня со снисходительной усмешкой.

— Только они при этом почему-то забыли убрать звезду?

Кажется, я снова поторопился. Обхожу памятник вокруг, рассматривая уже каждый подозрительный след на его приземистом, немного несуразном каменном туловище. Нет, он строился не в один прием. На боковом срезе замечаю несколько напластований, словно временных колец у дерева. А на лицевой стороне обелиска видна еще одна звезда, вернее ее рельеф. Вряд ли строители украсили памятник сразу двумя звездами. Не было ли так, как думает Пауль: вначале на памятнике имелось две доски — на русском и немецком языках, и одна звезда, та, что поменьше. Затем, при Аденауэре, неонаци, а может, кто-то еще, решили убрать признаки того, что на кладбище лежат советские люди, и одну доску, на русском языке, сняли, а надпись на другой старательно затерли и звезду тоже, поэтому сейчас их пришлось восстанавливать почти заново?

Но Вернер снова отрицательно качает головой.

— Уж затирать, так затирать. Мы же разглядели, что здесь было. Но даже если твое объяснение принять за истину, то кто и когда поставил на памятнике вторую звезду?

Пауль, покраснев, пожимает плечами. Я тоже теряюсь в догадках. Так или иначе, кто-то приходил на это кладбище еще до Пауля и его активистов и, вероятно, не раз. Что приводило сюда этих таинственных посетителей — память о жертвах фашизма или, наоборот, стремление стереть ее следы; любовь к тем, кто лежит здесь, в этой земле, или ненависть к ним? Воображение подсказывало самые различные предположения. И не было ли это скромное, заброшенное в одном из самых далеких уголков Вестфалии, кладбище ареной, где сталкивались политические, а может быть, и какие-нибудь другие страсти?

Однако теперь я не решаюсь высказывать Вернеру мои скороспелые гипотезы. У него, безусловно, зреет какая-то догадка, но, как человек логического мышления, он хочет проверить ее со всех сторон.

Поманив меня пальцем, Вернер не спеша идет между рядов, показывая ту или иную плиту, прикрывающую могилы. Некоторые надписи просит прочитать вслух. Я читаю. И снова возникают загадки, сонм загадок! Есть надписи, сделанные по-немецки. Но большинство надписей — русские. Все они совсем свежие, выполнены тщательно, однако я разбираю их с трудом, как некую криптограмму. Буквы вроде бы наши, хотя кое-где с ятью и ижицей, но звучание имен и фамилий — незнакомое уху. Словно в этих могилах погребено какое-то странное племя, выдуманное фантастами. «Колоскион Лукас» или «Туреус Ванг»… Какая-то абракадабра, нет у нас таких имен и фамилий!

Хочу заявить об этом, наконец, с полной убежденностью, но вдруг вспоминаю историю Федора Полетаева, русского героя, сражавшегося в итальянском Сопротивлении и похороненного на партизанском кладбище под именем Федора Поэтана. Нет, та надпись на могильном камне не была ни ошибкой, ни тем более святотатственной ложью, ее сделали друзья погибшего партизана по привычному для них  з в у ч а н и ю. Может быть, и здесь: «Колоскион Лукас» был в действительности Лукой Колосковым, а «Туреус Ванг» — Иваном Туровым?..

Кто разгадает эти тайны?

Вернер все записывает в свою книжечку, потом что-то тихо говорит Паулю, дает, наверное, какие-то указания. Теперь немцы поняли, что здесь я им помочь не могу, и решили оставить меня в покое. Но теперь сам пытаю себя, свою память. Где, когда я услышал впервые это название «Бохольт»? Ну где же, где?

«Познай себя», — говорили мудрецы. Еще утром я считал эту поездку для себя чуть ли не бесцельной, а сейчас весь, каждой клеткой, прикован к загадочной истории этого лагеря. Откуда здесь столько жертв — больше полутора тысяч, даже указано точно — тысяча семьсот тридцать шесть человек, причем погибших, как утверждает Пауль, в одно и то же время, даже, может быть, в один день?

Сам Пауль, конечно, не видел, как их хоронили, этих несчастных, — его тогда еще не было на свете. Но недавно, когда он с помощниками выравнивал ряды, ему довелось заглянуть в одну из могил, находившуюся поодаль от всех, в последнем ряду. Эксгумация проходила в присутствии доктора. Тот удивился: у многих погребенных здесь не хватало то руки, то ноги, от некоторых вообще осталась половина туловища… Потом до него дошло. «Они не умерли, а погибли, — заключил врач, — погибли насильственной смертью».