Мемориал - [72]
Шофер Сашка примеривает перед зеркалом махровый халат невыносимо пунцового цвета.
— Взять, что ли, на речку ходить?
— Смотри, всех собак распугаешь, — смеется кто-то.
— Возьми и это, — подсказывает другой, протягивая Сашке бюргерский ночной колпак. — Вместо сачка, бабочек ловить будешь.
Здесь же толкается Леня Волошенков и высмеивает «барахольщиков». Ему ничего не надо. Глядя на наши торговые операции, он не выдерживает и разражается стихами:
Хозяйка подозрительно косится на него и убирает вещи под прилавок.
Я покупаю для мамы шуршащий плащ из вискозы, перчатки, шарфик и сумочку. Потом, подумав, прошу завернуть мне мужские шлепанцы — на всякий случай…
Нагрузившись сувенирами, возвращаюсь к себе. Вдруг возле «Бристоля» меня кто-то останавливает:
— Господин лейтенант!
Смотрю с удивлением и узнаю: Николаев! Эмигрант тянет меня за угол, дрожащими руками достает из кармана бумажку:
— Я спешил, боялся, что не успею. Вот ордер на квартиру для девушки. А вот ключ, я взял его у дворника… — Он вытирает пот со лба, победно усмехается. — Я выдержал целую баталию. Там, видите ли, жил какой-то головорез из гестапо, у нас в магистрате остались его дружки. Но я окрутил нашего шефа. Пришлось дать взятку, ничего не поделаешь…
Я смущенно трясу его руку:
— Чем я могу вас отблагодарить?
Николаев выпрямляется:
— Поклонитесь от меня моей Родине.
Он поворачивается и, сутулясь, уходит.
…В комнате у нас уже орудует хозяин отеля со своей супругой. Они считают картины, статуэтки, салфеточки, собирают постельное белье и зачем-то сворачивают матрацы. Теперь эта комната для меня чужая, как будто бы здесь не было ничего: ни жарких споров, ни наших ночных бесед с Андрюшей, ни вдохновенного, порой мучительного труда.
Я упаковываю чемодан и выглядываю в окно. Машины уже стоят у подъезда, окруженные толпой провожающих. Неожиданно набралось много народу: пришли немцы — рабочие из типографии, группа чехов из консульства, какие-то девушки. А Гизелы все нет… Вчера я не мог с ней увидеться и позвонил в больницу, просил прийти сегодня утром, к десяти.
— Почему так рано? — спросила она.
— Узнаешь, — ответил я.
Но вот вбегает Леня Волошенков, манит меня пальцем:
— Там тебя спрашивает одна, эта, которая…
Не дослушав, срываюсь с места, подхватываю чемодан и бегу вниз.
Я сую Гизеле ордер и ключ, что-то говорю, но она морщится, как от удара, и повторяет:
— Почему ты мне сразу не сказал, почему?
— Боялся, что ты будешь плакать.
Гизела печально качает головой.
— Нет, Алекс, я это знала. Но я не думала, что так скоро. Я обманывала себя…
Она отворачивается, шепчет:
— Мы все обманываем себя… Наверное, иначе нельзя.
— Не плачь, не надо плакать, — уговариваю я. — Все еще будет хорошо. У тебя есть теперь своя комната…
Какие у нее холодные руки! Я проклинаю себя за свое бессилие, за эти пустые и жалкие слова. Мне хочется обнять девушку, сказать ей, что я люблю ее, что я всегда думал о ней и буду помнить о ней долго, может быть, всю жизнь. Но язык словно пристал к гортани, а глаза застилают слезы.
— По машинам! — раздается команда.
— Мне надо идти, Гиз, — говорю я. — Прощай…
— Прощай, Алекс, — чуть слышно отвечает она. — Спасибо тебе за все.
Я бегу и сталкиваюсь с Андрюшей. Он достает из кармана ниточку жемчуга:
— На, отдай ей.
Возвращаюсь, надеваю Гизеле жемчуг на шею, крепко обнимаю девушку, целую ее в глаза, в губы…
Андрюша включает газ. Машина разворачивается и мчится по Детмольдерштрассе, догоняя колонну. Сзади гремят выстрелы — это нам вслед салютуют товарищи из военной миссии.
Мелькают дома с мансардами, груды развалин, рекламные щиты у трамвайной остановки… Я поворачиваюсь и нахожу среди людей которые остались там, позади, маленькую фигурку: лица не видно, только знакомое пестрое платье сливается в одно голубое пятнышко. «Прощай, моя девочка, — шепчу я. — Больше мы никогда не встретимся».
Вот и все, пора ехать. Вспоминать уже не хочется. Да и нечего.
Напоследок, украдкой от моего любознательного гида, пытаюсь отыскать место нашего прощания. Кажется, мы стояли здесь, у конца ограды, или немного левее, там, где сейчас высится новый железобетонный столб с хищно изогнутой шеей и змеиной головкой светильника. Печально усмехаюсь при виде этой современной химеры, воздвигнутой на дорогом для меня клочке земли.
Но господина Вундерлиха не проведешь.
— Думаю, что в свитке богини Клио, — говорит он как бы невзначай, — недостает еще одной — последней — строчки. А строгая покровительница Истории не любит ничего недосказанного.
Мой гид испытующе смотрит на меня.
— Я имею в виду судьбу вашей знакомой… бывшей фройлейн Борн… так, кажется? Вы не хотели бы ее отыскать?
Неясное желание обжигает сердце. Еще минута, и мы отправились бы на поиски. Но, подумав, пересиливаю себя.
— Нет, господин Вундерлих, — отвечаю я как можно спокойнее, — лучше не тревожить тени прошлого, тем более… тем более что его уже не вернешь.
ПУТЕШЕСТВИЕ В БОХОЛЬТ
Возвращаясь из Дюссельдорфа, Вернер заглянул ко мне в «Билефельдерхоф» и предложил поехать с ним завтра в Бохольт, посмотреть новый, только что открытый русский мемориал на местном, городском, кладбище.
