Memento - [9]
Впрочем, тогда я готов был на все. Даже упрашивал Гонзу, чтоб тот по старой дружбе раздобыл на пару дней машину. Недаром же учится на автомеханика. Как же он небось в душе корчился от смеха, когда я приставал.
— Дурак! По старой дружбе могу продать подержанную «Яву». Всего за полтора куска.
— Только тысяча двести, мам. И я буду само послушание.
— И на дачу станешь ездить на этом своем мотоцикле?
— Угу.
— И не будешь понапрасну злить отца?
— Угу.
— С ним ведь тоже надо считаться. Нельзя отца расстраивать.
— Ты золото, мам.
Конечно, я мечтал потрясти всех этой своей трещоткой!
Ты даже не обернулась. Само собой, у тебя ведь поважнее заботы. Благородная миссия. Спасать в белоснежном халате несчастных пациентов. Заманчивая перспектива. Но ведь и я хотел того же!
Как все странно перепуталось…
Удрать бы от всех этих переглядываний за спиной, которыми провожают меня одноклассники. А ведь не так давно мне жутко завидовали. Зато теперь тихо радуются. Нет ничего приятнее, чем несчастье другого. С большой высоты больнее падать. Хоть бы не видеть, как ты прохаживаешься с этим недоноском. Удрать от всего!
Гонза в шесть уже в пижаме. Из кухни выглядывает любопытная мамаша.
— Здравствуйте, пани Юриштова. — Прилично воспитанный юноша. И только она за дверь: — Что за дерьмо ты мне продал? Отвалился рычаг переключения скоростей. Пришлось тащить на себе эту дрыну от самих Хухлей!
— Не дрейфь, с рычагом уладим.
— Отлично. А как мы уладим с моими тремя прогулами?
— С какими еще прогулами?
— Три урока после обеда.
— Эх ты, слабак. Да нас… на них. Считай — это самые важные часы в твоей жизни…
Самые важные часы. А за чем мы вообще-то гонимся? Быть лучшими в городе, районе, области, в мире? Престиж, признание… А какие мы друг с другом? Отшвырнуть, чуть покажется, что от другого можно получить больше. Любой ценой — вперед. Хоть по трупам. А я? Куда я спешу? Ходить с Олиной не только в школу, но и в институт? Зачем? Чтоб быть таким же, как она? Как все?
Ну вернись, прошу тебя. Не могу я теперь один…
Три прогула или тридцать, какая разница. С Гонзой в Карлштейне[14]. Сколько раз в девятом мы вот так приезжали сюда на велосипедах. Девчонки — телки, да здравствует дружба! Сигареты и мужские разговоры.
— Ты для нее даже слишком хорош. — Такое утешение сгодилось бы разве что для семи- или восьмиклашки.
— А тебе не влетит за прогулы, Гонза?
— С учением покончено.
— Как это? А почему?
— Они мне права не хотят давать. Любой сопляк у нас раскатывает на машинах, а ко мне привязались.
— Из-за чего?
— Талдычат, будто у меня какая-то там болезнь. Врут все. Я уже давно вылечился.
Олина, любовь моя, не видеть тебя хотя бы минуту!
Неделя прогулов. Узнает отец, точно выдерет. Так позорить семью! Тогда и мама не спасет. Пожизненный домашний арест. Надо спрятать ремень. Только с него ведь станется, отдубасит и веником. Ему без разницы!
Остается раздобыть справку. Отец проспал. Бреется в ванной и ругает маму, почему та не проверила будильник. Черт знает что такое!
«Нельзя трогать весы для реактивов».
«Нельзя трогать весы для реактивов».
«Нельзя трогать весы для реактивов».
— Пап, ты уже уходишь?
— Не видишь, я тороплюсь?
— Ты мне вот тут не можешь расписаться?
— Это еще зачем?
И время вдруг откуда-то нашлось!
— Да я вечно забываю и трогаю весы для реактивов. Вот и заставили сто раз написать.
— Что ж, парень, за глупость надо платить.
— В самом низу, чтоб все поместилось. Спасибо.
Отрезать половину листка и написать над отцовской подписью справку — дело техники.
— Подойди-ка сюда, олух! Думаешь, можно вечно нас в школе позорить? Звонила классная, интересовалась, что это с тобой было. Догадываешься, чего ты заслужил?
Медленный, зловещий шаг, он всегда так ко мне подходит. Перед поркой. Смотри, я ведь уже взрослый, пап.
Сколько раз ты меня избивал? Сто? Пятьсот? Терпение лопнуло, понимаешь?
— Я тебе устрою, Михал, ты у меня дождешься! Еще одна такая выходка, и дома начнется настоящая война, уразумел?
Дерьмо. Я тебе тоже устрою, папочка. Война закончилась. Плевать мне на все! Последний раз ты на меня замахнулся. Не позволю я каждому гадить себе на голову! Вы еще наплачетесь.
— Михал, куда ты, постой!
Еще увидишь, папочка.
— Гонза, я из дома удрал. Обрыдло до смерти.
— Пронюхали?
— Гм.
— Ну и отлично. Мне бы тоже неплохо сменить обстановку. Пока моим из ремесленного не позвонили… У тебя сколько денег?
— Я еще домой зайду. Предок вечером работает.
— Есть у меня на примете один тип, он твою «Яву» за тысячу двести купит. Как раз на дорогу.
Господи боже, ну и кретин же я был. Ни о чем больше думать не мог, только о том, почему ты меня бросила, Олина. Веришь?
— Пан Отава… Проснитесь… Пан Отава… Попробуем дышать самостоятельно, а? Откройте глаза…
Михал послушно открывает глаза.
— Доброе утро, — улыбается сестра. Лицо без единой морщинки. Она склоняется над постелью и вытаскивает изо рта Михала эту мерзкую трубку.
— Вот и хорошо, — приговаривает она.
Михал начинает кашлять.
— Вам что-нибудь нужно? — У постели снова появляется сестра.
— Олина еще здесь? — с трудом ворочает непослушным языком Михал.
— Кто?
Михал откашливается:
— Та черненькая сестра. Вчера ночью…
«Ашантийская куколка» — второй роман камерунского писателя. Написанный легко и непринужденно, в свойственной Бебею слегка иронической тональности, этот роман лишь внешне представляет собой незатейливую любовную историю Эдны, внучки рыночной торговки, и молодого чиновника Спио. Писателю удалось показать становление новой африканской женщины, ее роль в общественной жизни.
Настоящая книга целиком посвящена будням современной венгерской Народной армии. В романе «Особенный год» автор рассказывает о событиях одного года из жизни стрелковой роты, повествует о том, как формируются характеры солдат, как складывается коллектив. Повседневный ратный труд небольшого, но сплоченного воинского коллектива предстает перед читателем нелегким, но важным и полезным. И. Уйвари, сам опытный офицер-воспитатель, со знанием дела пишет о жизни и службе венгерских воинов, показывает суровую романтику армейских будней. Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Боги катаются на лыжах, пришельцы работают в бизнес-центрах, а люди ищут потерянный рай — в офисах, похожих на пещеры с сокровищами, в космосе или просто в своих снах. В мире рассказов Саши Щипина правду сложно отделить от вымысла, но сказочные декорации часто скрывают за собой печальную реальность. Герои Щипина продолжают верить в чудо — пусть даже в собственных глазах они выглядят полными идиотами.
Роман «Деревянные волки» — произведение, которое сработано на стыке реализма и мистики. Но все же, оно настолько заземлено тонкостями реальных событий, что без особого труда можно поверить в существование невидимого волка, от имени которого происходит повествование, который «охраняет» главного героя, передвигаясь за ним во времени и пространстве. Этот особый взгляд с неопределенной точки придает обыденным события (рождение, любовь, смерть) необъяснимый колорит — и уже не удивляют рассказы о том, что после смерти мы некоторое время можем видеть себя со стороны и очень многое понимать совсем по-другому.
Есть такая избитая уже фраза «блюз простого человека», но тем не менее, придётся ее повторить. Книга 40 000 – это и есть тот самый блюз. Без претензии на духовные раскопки или поколенческую трагедию. Но именно этим книга и интересна – нахождением важного и в простых вещах, в повседневности, которая оказывается отнюдь не всепожирающей бытовухой, а жизнью, в которой есть место для радости.
«Голубь с зеленым горошком» — это роман, сочетающий в себе разнообразие жанров. Любовь и приключения, история и искусство, Париж и великолепная Мадейра. Одна случайно забытая в женевском аэропорту книга, которая объединит две совершенно разные жизни……Май 2010 года. Раннее утро. Музей современного искусства, Париж. Заспанная охрана в недоумении смотрит на стену, на которой покоятся пять пустых рам. В этот момент по бульвару Сен-Жермен спокойно идет человек с картиной Пабло Пикассо под курткой. У него свой четкий план, но судьба внесет свои коррективы.