Мелодия на два голоса [сборник] - [14]

«Наверное, можно будет оформить задним числом», — решил про себя Бобр-Загоруйко.

— Ладно, — буркнул он и предложил: — Костя, вы покажите товарищу наше хозяйство. Объясните наши задачи и возможности. Пусть выбирает, а мы что-нибудь придумаем…

Этими словами он сразу ставил Пономарева в особое, небывало привилегированное положение, но не жалел об этом. Вячеслав Константинович тоже не зря пожил на свете и мог определить кое-что в человеке с первого взгляда.

«Не убил же он, не своровал, — заключил он. — Скорее всего полаялся с кем-нибудь из вышестоящих. Что ж, нам до этого дела мало».

Очень скоро Пономарев понял справедливость замечания главного инженера об уровне здешней научной работы. Костя знакомил его с сотрудниками. Люди встречали их приветливо, большинство после двух-трех слов приглашали в гости вечерком. Некоторые, бросив свои дела, плелись следом за Костей и Пономаревым. Пономарев на ходу засыпал. Но упорно требовал у Кости объяснений. Честно говоря, Анатолий уже не представлял, зачем он здесь и что будет делать. Один раз им попался навстречу совершенно пьяный человек, тащивший куда-то тяжеленные переносные тиски.

— Петрухин опять с утра, — покривился Костя.

— А кто он?

— Представляешь, лучший наш слесарь, золотые руки. Но вот…

Такого Пономарев у себя не видел.

Костя повел его обедать в дощатый сарай. В сарае стояло несколько столиков и рядом с ними железная огромная плита. В меню были щи и жареная рыба, на третье кисель. Повар сидел за плитой на табурете и помешивал что-то в кастрюле длинной ложкой. Симпатичная девушка раскладывала еду в тарелки. Как в походе. Подходишь, протягиваешь тарелку — и тебе наливают до краев.

— А куда же платить? — спросил Пономарев. Оказывается, у входа стоял деревянный ящик, куда каждый самостоятельно опускал деньги. Костя с грустью сказал:

— На днях открывают новую столовую… на восемьдесят мест.

За обедом они решили, куда на первое время определиться. Он будет работать инженером по монтажу. Пономарев быстренько прикинул: на эту трудную работу у него примерно часа два в день будет уходить.

— Здесь все от тебя зависит, — виновато объяснил Костя. — Никак, понимаешь, не наладимся. Бьемся, бьемся!

Понимать тут было нечего, все как на ладони.

— Ладно, — сказал Пономарев. — Там увидим. Спасибо, товарищ.

«Уехать, что ли? — сомневался он, прислушиваясь, к гудению в голове. — Немедленно уехать».

Но он не уехал. Путешествие кончилось. Костя отвел его к себе, угостил сладким вином и уложил спать, бережно ухаживал за ним. Он так давно не благодетельствовал, соскучился Костя по бескорыстному сочувствию к близким. А тут — Пономарев, случайный подарок судьбы.

8

Напрасно Пономарев рассчитывал по-молодецки оборвать все нити. Два месяца жил и работал он в поселке Р. Ему прислали документ, трудовую книжку. Викентий Палыч не поленился, присочинил несколько строк. Его теплое послание кончалось словами: «Привет дезертиру!»

Викентий Палыч не хвалил подчиненного человека Пономарева за необузданный поступок, но и не шибко ругал. В общем-то, сожалел. И это, вероятно, было искренне. Викентий Палыч обещал в случае чего взять обратно на работу, все простив.

Более всего первое время мучила Пономарева разлука с сыном. Пугала неизвестность. Он послал Аночке деньги и на открытке свой адрес. Аночка тоже ответила. Она написала в спокойных тонах о своем новом состоянии одинокой женщины. Она не обещала, что будет долго одинокой, и весело передавала привет от Воробейченко. Страсти улягутся, писала она, и станет видно, кто прав, кто виноват. Витеньке сказали, будто папа уехал в Среднюю Азию «за туманом».

Получив письмо, с неделю он ходил, пьянея от боли, даже попробовал выпивать по вечерам. Потом боль улеглась, ушла, как рыба, на глубокое дно, там подыхала в тине и бездеятельности.

Вскоре он убедился, что не так уж они смертельны, личные драмы. Пономарев глядел в зеркало и видел те же ясные глаза, то же худое скуластое лицо. Не поседел, не похудел, только без охоты смеялся над Костиными анекдотами. Наплевать, в конце концов. Хорошо, не поздно. Могло случиться через десять лет, когда бы он оброс привычками и салом. А так он еще и теплый халат все собирался купить, да не купил. И кроссвордами еще не увлекался, и телевизор смотрел лишь по воскресеньям. Нет, все хорошо.

Плохо было с работой. Невозможность вернуться к старой теме мучила физически, лишала сна. Первое время он, как шахматист, играл вслепую. Те же мысли думал, та же задача сидела гвоздем в мозгу. Но гвоздь с течением времени ржавел, мозг не справлялся с холостыми оборотами, и тогда Пономарев не находил себе места.

Он твердо и бескомпромиссно решил для себя, что прежняя жизнь была ошибкой. Но решить так — не значило освободиться. Связанный по рукам и ногам, он бродил теперь в густых потемках, потому что не видел материализованного результата своей ошибки, убийственно ощущая, как вытекает по капле его кровь и сила.

— Скоро я умру, Костя! — сказал он как-то другу совершенно всерьез.

Хмаров пугался, ловя лихорадочные взгляды друга, советовал сходить к невропатологу, а по вечерам ждал, пока Пономарев уснет, и только потом засыпал сам. Он часто рассказывал другу историю рыбного института. Пономареву нравился этот рассказ.