Мехмед Синап - [32]

— Хоть мы и помаки, да не ахмаки![35] Мы знаем, что означает султанская милость!

Кара Ибрагим разжал стиснутые зубы и сплюнул.

Он приказал привести из Ала-киоя старика Салиха, которого схватили днем у мельницы близ реки и которого он недавно расспрашивал о Синапе и его людях.

— Салих-ага, — обратился он к старику с притворным почтением, — я отправлю тебя наверх к разбойникам передать им, что мы ждем до завтра: если они не сдадутся, Ала-киой будет превращен в прах и пепел!

Старый Салих молчал и с трепетом ждал, что еще скажет этот страшный человек.

— Айда! Пошел.

Он давно уже не подымался по этой дороге, а теперь пришлось карабкаться да еще и спешить. Солнце закатывалось за Машергидик, когда он спустился вниз, к реке, и направился в гору, к скалам. Султанские солдаты не сводили с него глаз; им казалось, что он движется слишком медленно.

— Как муравей! — заметил Кара Ибрагим. — Так и хочется пустить в него пулю...

Он прислушался к грому пушки, которая продолжала бить по конаку Синапа; при каждом ударе поднималась туча белой пыли, медленно оседавшей в зелени леса.

Уже стемнело, а старик находился еще в начале пути. Нападающие забрались в свои палатки, и вскоре у костров поднялся шум и гвалт.

2

— Али чауш! Али чауш!

— Я!

— Мухтар-эфенди зовет тебя.

— Меня?

— Да, тебя.

— Зачем?

— Наверное, чтоб выпить с тобою кофе.

— Ох, не радует меня этот зов...

— Может быть, он хочет сделать тебя ротным...

Этот разговор происходил поздно вечером у полупотухшего костра. Али чауш встал и начал опоясываться, чтобы предстать пред всесильным мухтаром.

Кара Ибрагим сидел в своей палатке полуодетый и разутый. Он только что сотворил вечернюю молитву и чувствовал свою душу приобщенною к небесам, когда вошел Али чауш. Он вздрогнул.

— Чего тебе? — спросил он хмуро.

— Я Али чауш.

— A-а... Это ты ездил в прошлом году с зерном в Ала-киой?

— Эвет, я.

— По какой дороге? По той, что напротив?

— Нет, с другой стороны...

Кара Ибрагим встрепенулся.

— Дорогу знаешь?

— Знаю...

— Гм... Это хорошо.

Он дал ему нужные наставления, и Али чауш, взяв с собой десяток жандармов, двинулся вниз вдоль реки и исчез в ночном мраке. То, чего не предусмотрел Мехмед Синап, рассчитывал использовать Кара Ибрагим. Если по какой-нибудь случайности нижняя дорога не охраняется, Али чауш появится в тылу Синапа, чтобы прочесть ему смертный приговор. Кара Ибрагим отдавал все в руки аллаха...

Старый Салих вернулся. Его продержали наверху до рассвета и отослали с поклоном Кара Ибрагиму — мир ему; если ему хочется, пусть зимует внизу, в ложбине.

— Так тебе и сказал разбойник? — спросил Кара Ибрагим, хватаясь за кобуру пистолета. Глаза его засверкали. — Мир ему, а? Я проучу его, мерзавца, он увидит, кто такой Кара Ибрагим! Что он тебе еще сказал?

— «Всякий человек, говорит он, чадо аллаха и имеет право на его милость и благоволение. Аллах, говорит, создал вольными птиц, и реки, и травы, и только человек, говорит, остался рабом человека. Таков ли, говорит, закон аллаха? Поклон, говорит, Кара Ибрагиму, и скажи ему, что если он хочет, то может остаться зимовать в ложбине».

— Ну... я подумаю. Как там, много их?

— Да много, Ибрагим-ага. Наберется, как бы сказать, батальон. Не больше...

— Молчи, собака!.. Другого ничего не говорил разбойник?

— Велел передать тебе, что он не боится пушки, которую ты ему привез. «Пускай побережет себе, говорит, пушечку, на свадьбе будет стрелять...»

Кара Ибрагим побагровел, глаза его сузились. Его охватила злоба и на посланца, — ему казалось, что старец прибавляет свое к словам того, властителя Чечи: ему хотелось отколотить его, но он сдержался...

— Ступай к чорту! — бросил он ему сквозь зубы и махнул рукой.

Вздрогнув от гневного тона начальника, старик попятился и начал топтаться на месте, не зная, что делать. Он не мог понять, чего еще можно от него требовать.

3

Светало. Сверху в скалах грохнул первый ружейный выстрел, но эхо его замерло внизу, по течению реки... стреляли в другом месте.

Кара Ибрагим прислушался. Сердце его колотилось сильно, как у юноши, поджидающего свою возлюбленную. Оно билось тревожно, нетерпеливо: дошли ли уже? И сумели ли забраться наверх, выше разбойников? Он не доверял своим людям, которых называл «олухами», но этот выстрел заставил его вздрогнуть, как перед великим, роковым событием.

Послышался новый выстрел, тупой, приглушенный. За ним второй, третий. Они доносились издали, словно там, наверху, за позицией разбойников, катились камни или шла рубка леса. Потом огонь затих, перенесся куда-то дальше, он был заглушен расстоянием, но показался ожесточеннее. Али чаушу удалось выполнить поручение: он пробрался к скалам и ударил разбойникам в тыл. Они отступили рано утром, как только увидели коварство неприятеля, отступили к пещерам, где сидели женщины и дети, к еще более неприступным утесам, в самое сердце грозного Машергидика.

Кара Ибрагим был доволен. План его удался. Он отдал приказ, и вся его банда начала карабкаться по крутым обрывам, перешла гребень горы и очутилась перед горящим конаком Синапа.

Село было пусто, только у конака двигались в дыму какие-то фигуры. По двору бегали, суетясь, испуганные люди; залп со стороны реки отрезвил их.