Мехмед Синап - [31]

4

Первый выстрел пушки прозвучал, как приветствие: «Доброе утро!»

«А! — подумала она. — Значит, они еще здесь! А где же Мехмед? Почему он уже двое суток не дает о себе знать?»

Быстрым шагом к ней вошел глухой чабан Раю. На лице его был написан ужас. Глаза его горели тревожным блеском, и он бессмысленно твердил:

— Там, там... вон там...

Руками он старался объяснить ей, что наверху, на крыше, огонь.

Гюла не поняла его. Тогда он указал рукой на очаг в комнате и сказал, что наверху «фу-фу!»

Она словно окаменела, кровь в ней застыла.

Раю беспомощно смотрел на нее, дрожа всем телом от страха; даже лохмотья на нем стали дыбом, как перья на старом ощипанном петухе.

Она выбежала во двор. Восточное крыло конака горело. Первый же снаряд поджег его. Огонь только начинал разгораться, но постройка была деревянная и скоро должна была заполыхать вся.

Просвистела пуля, и старый чабан повалился наземь, скорчился и застонал. Изо рта его хлынула кровь, земля под ним обагрилась.

Гюла вскрикнула и подняла вверх руки, как бы заслоняясь. Вокруг нее свистели пули, — и она инстинктивно кинулась в дом.

— Дети!

Мысль о них подхватила ее как вихрь и чуть не понесла по земле, как сухой лепесток. Она вбежала в комнату. Дети еще спали; заломила над ними руки в немом бессилии и зарыдала. Слезы катились по щекам и падали на пол. Ее красивое смуглое лицо, изнуренное тревогой и бессонницей, было искажено гримасой бессилия. Боже! Боже! Неужели ты дашь уничтожить эти невинные души, неужели ты погубишь тех, кто ни в чем не повинен?

Те страшные и таинственные люди, которых она боялась, как волков, были уже здесь, у самого конака.

Держа детей, она опять закричала с отчаянием, внушаемым только близостью смерти:

— Мехмед, Мехмед, красавец Мехмед! Мехмед, Мехмед, страшный человек! Где ты, видишь ли ты свою Гюлу?

Это был вопль, брошенный в пространство, и он не мог улететь дальше ста шагов. Там, притаясь в кустах, стояли люди султана, убившие Раю; и она, выйдя вперед с детьми на руках, почти закрытая белым дымом, крикнула еще более сильным, тревожным и надорванным голосом:

— Сердари, жандармы! Стреляйте, бейте, режьте! Только деток мне оставьте, только их не трогайте!

Никто не ответил ей. Весь конак заволокло дымом; но вот из окон верхнего этажа блеснули огненные языки, и черные клубы дыма метнулись в синее осеннее небо...

Глава двенадцатая ПРАВО КАЖДОГО ЧЕЛОВЕКА

1

«Вот она, прекрасная Чечь, — думал Кара Ибрагим, — этот притон разбойника! Вот они, высокие горы, где он прятался; теперь, наконец, отдохнет райя, отдохнет и сам падишах. Все устроилось, как по веленью аллаха, который тоже ополчился на Синапа за его бесчисленные насилия...»

Кара Ибрагим смотрел вверх задумавшись, стиснув зубы. Но был ли он уверен, что победа действительно на его стороне? Он добрался до границы синапова царства, до неприступного Машергидика, добрался без труда; но дальше — вопрос оставался открытым. Мятежники сидели на горных утесах, как орлы, и даже птице не давали пролететь. Стреляли они редко, но всегда попадали в цель.

Вечером, добравшись до Ала-киоя, Кара Ибрагим долго сидел на коне, разглядывая конак Синапа. Конак белел в верхнем конце деревни, под самым лесом, обширный и высокий, как монастырь. Там живет дочь Метексы вот уже сколько лет, и он ничего не знает о ней... Он был весь поглощен мыслями о Синапе, который сидел наверху, на скалах, и издевался над ним... Кара Ибрагим не мог освободиться от чувства, что он обманут Синапом и что ему нужно отомстить. Но как?

Он был вне себя от волнения... ведь ему пришлось гоняться за разбойником, тот убегал от него, как заяц, пока не укрылся в своей дикой Чечи. Теперь остается только схватить его, как мышь, и показать, кто таков Кара Ибрагим...

Он вздрогнул от пушечного выстрела. Пушка била по конаку Синапа. Хотя его обитатели бежали, страх заставит разбойников призадуматься, когда они увидят притон своего главаря разрушенным.

Бой продолжался. Только бы им захватить эти скалы, а там уж дело пойдет легче! Они тогда разбегутся по лесам и пещерам Машергидика или вернутся в свои деревни. Кара Ибрагим рассматривал высокую неприступную позицию и соображал, как бы подкрасться и взять неприятеля внезапным штурмом. Внизу, у реки, стояло несколько мельниц, и оттуда шла зигзагами узенькая конная тропа, открытая и крутая... они сверху могут засыпать ее камнями!

Уже в первый день Кара Ибрагим убедился, что одного молодечества здесь недостаточно; и на второй день, когда снаряды разрушили конак Синапа, он попытался нацелить пушку на позицию разбойников. Снаряды рвались на мохнатой спине утесов, не причиняя им никакого вреда. «Тем» не страшен был этот горластый змей, он не пугал их своим сиплым кашлем. Они попрежнему сидели на своих местах и стреляли без промаха. Потери у Кара Ибрагима были большие.

Не взять их было и словами. Вечером, когда ружья умолкали, глашатай не переставал выкрикивать:

— Эй, братья ахряне! Сдайтесь, спасите свою жизнь. Султан добр и милостив, он вас простит и помилует!

В ответ на этот надменный и бесполезный призыв сверху просвистела последняя пуля, пущенная со злобой и яростью. После этого раздался чей-то голос, повторенный в ущелье эхом: