Мехман - [81]

— Я не знаю, что вы подразумеваете под мельницами, товарищ Мардан? То, что я всегда говорю правду?

— А я не знаю, что ты подразумеваешь под правдой. Злопыхательство? Ты только стараешься опутать других, запачкать их, подрезать им язык, затмить глаза — лишь бы поддержать свой дутый авторитет.

Кямилов готов был метать громы и молнии. Он вышел из себя.

— Я не боюсь ни мельниц, ни колес, ни моторов! Мне нечего бояться… я… я…

— Не горячись, Кямилов, вскипишь, перельешься через край.

— Если говорить правду, значит, по-вашему, бороться с мельницами и кипеть, как вода в котле, то…

— Нет, это значит преграждать путь новому, душить его.

— Так, значит, я совсем обессилен, совсем отстал? Оказывается, мы, то есть я пачкал людей, а себя лудил, как казан для плова, натирал до блеска. Хо, значит, у меня на плечах казан, а не голова.

— Мысли ваши устарели, голова перестала работать, и отсюда пошло моральное загнивание, разложение. Именно от головы.

— Мысли, прошивший мозг или не знаю, что вы там еще назвали… Разных новых людей вы катаете на машине. И чтобы я молчал, терпел, как вы хотите!

— Никто не жалел для вас райкомовской машины, Кямилов.

— С тех пор как моя сломалась, никто даже не намекнул мне об этом, и я трясся на лошади, как какой-нибудь инструктор. Я, который…

— Не горячись, не кипятись, перельешься через край, — снова напомнил Вахидов.

— Вы не угрожайте мне, товарищ Вахидов, я не кипяток и не каша в котле! Я тот самый Кямилов, человек, выступавший в бой с полицейскими, с жандармами, с войсками Николая Второго.

— Мы знакомы с вашей биографией.

— Почему же в таком случае вы бросаете заслуженного человека в мельничную пыль, Мардан?

— Вельможе надо показать его место! — прямо сказал Вахидов.

— Я не вельможа, Мардан! Брось шутки…

— Вы хуже вельможи, Кямилов, вы разложились! Вы женились на Зарринтач, которая по возрасту подходит вам в дочери. Ради нее вы несколько лет назад разрушили семью, прогнали жену…

— Я не понимаю, какое это имеет отношение к нашему спору? Жена — это мое личное дело…

Кямилов, багровый от гнева, достал свой разрисованный портсигар, вынул папиросу, нервно помял ее и взял в рот. Выпустив дым, облаком поплывший по комнате, он круто повернулся к Мехману, сидевшему рядом с Ахмедовым, и предупредил:

— Ты лучше не вмешивайся, детка. Знай, что слона никогда не поймать в капкан.

Вахидов только рукой махнул.

— Когда верблюд пляшет, начинает падать снег…

Кямилов понял, что Вахидов смеется над его неуклюжей попыткой запугать молодых людей. Пословица про пляшущего верблюда смутила его, он растерялся и ничего не ответил.

— Впрочем, мы отвлеклись. Обо всем этом разговор впереди, — заметил Вахидов. — Давайте-ка, товарищ Ахмедов, подумаем о темах лекций для молодежи. Мне кажется, хорошо в ближайшие дни провести доклад о моральном облике советского человека. И что бы ты сказал, — обратился он к Мехману, если бы мы поручили тебе выступить с этим докладом?

— Что же, я не против, — ответил Мехман. — Думаю, что недели за две я сумею подготовиться. Ахмедов запротестовал:

— Через две недели? Ну что вы? Я прошу чтобы товарищ Мехман выступил на собрании через три дня, в субботу.

— Пускай будет две недели, — решил Вахидов. — Лишь бы доклад был ярким, содержательным. Когда я говорю о новом, советском человеке, я имею в виду в первую очередь нашу молодежь. Я прошу вас, Мехман, подробно сказать о воспитании, об основах советской морали.

— А я обещаю вам собрать не меньше пятисот комсомольцев, — сказал Ахмедов. — Со всего района, из всех селений соберу народ.

— Не только комсомольцев, всю молодежь, — поправил Вахидов.

— Очень хорошо. Всех соберем.

Кямилов молчал, пыхтел от ярости, пускал под самый потолок кольца дыма, но не уходил, не хотел оставлять Вахидова наедине со своими врагами. Злобным взглядом проводил он до дверей Ахмедова. Ушел, наконец. Ну, а Мехман? Сидит, как будто его гвоздями прибили к столу. Вахидов глаз с него не сводит, точно это его родной брат…

43

Снова и снова доставал Кямилов из разрисованного портсигара папиросы в закуривал. Вахидов и Мехман почти не обращали на него внимания.

«Так, так, значит секретарь райкома вступил в конфликт с председателем райисполкома? Когда Кямилов пытается вымолвить слово, то даже голос его раздражает, нервирует Вахидова. Почему? Отчего? Даже мальчишки Ахмедов и Атамогланов смотрят на него косо. Ох, недаром сжимается его сердце, словно предчувствует что-то недоброе. Неужели он, действительно, оторвался от кипучей жизни, от боевого движения, а может быть, даже противопоставил себя этому движению, считая себя выше всех, связавшись с таким человеком, как Саррафзаде, превратив Муртузова в своего покорного слугу, высказывая сочувствие человеку в калошах! — Кямилов, который до сих пор жил, как самовлюбленный эгоист, и не хотел обращать внимания на людей, его окружающих, вдруг почувствовал себя совершенно одиноким. — Как же — он сделал замечание Ахмедову. Вахидов осадил его, он напал на заведующего отделом пропаганды Джалалзаде, Вахидов рассердился. А эти последние минуты бурною разговора, когда Вахидов, осуждая его за женитьбу на Зарринтач, сказал: „Когда верблюд начинает плясать, поднимается пурга“. Или как это когда верблюд пляшет… Что за верблюд, что за пурга, что за снег? Как будто за шиворот мне валится этот холодный леденящий снег. — Его трясло от озноба, по телу поползли мурашки. — Но в чем дело? Ведь Кямилов немало пережил за свой век, немало испытаний перенес. Что ж, так вдруг и разоружиться?..»