Механический мир. Дилогия - [4]

Если кто-нибудь спросил, зачем ему так уж занадобилось наводить справки о «железном дровосеке», он не смог бы ответить сколько-нибудь вразумительно. Коля и сам не понимал, откуда взялась заноза, засевшая в мозгу — но почему бы не избавиться от неё, пока есть такая возможность?

* * *

— Да нет тут никакого секрета! Я сам написал эту статью, а материалы — вот!

Редактор продемонстрировал посетителю пачку пожелтевших, истрёпанных по краям листков. Верхний был испятнан чем-то тёмным, словно его по неосторожности залили мясной подливой.

— Простите, а как они к вам попали?

— Бумаги достались мне по случаю. Два месяца назад я был в Париже и приобрёл в букинистической лавке на рю де Бельви́ль, альбом архитектурных чертежей второй половины прошлого века. Я, знаете ли, увлекаюсь историей архитектуры… Записки были вложены в альбом — когда я его покупал, то не заметил. Видимо, остались от прежнего владельца.

Коля перебрал листки.

— Тут, в конце текста, нечто вроде монограммы: переплетённые латинские заглавные литеры J, F, P и G…

— Жан-Франсуа Паскаль Груссе. Андре Лори — литературный псевдоним.

— Да, я прочёл вашу статью. Скажите, а вот это, — он ткнул пальцем в картинку с «железным дровосеком», — тоже был в альбоме?

— Нет. Картинка продавалась отдельно, и я купил её для журнала, нам постоянно не хватает иллюстраций. Так вот, на обратной её стороне — та же монограмма!

— Груссе? — на всякий случай уточнил Коля.

— Его самого. И, заметьте, это не гравюра, не рисунок от руки, а типографский оттиск! Я голову сломал, пытаясь выяснить, где его напечатали, но всё впустую.

— А не проще было спросить у владельца лавки? Он наверняка ведёт записи, где и когда приобрёл ту или иную книгу.

Редактор покачал головой.

— У меня тогда не было свободной минутки, и я изучил приобретения только вернувшись домой, в Ригу. Написал в Париж, но ответа, увы, не получил. А у самого Груссе уже не спросишь — два года назад он скончался в возрасте шестидесяти четырёх лет.

Прапорщик задумался. В конце концов, почему бы и нет? Вряд ли работа в приёмочной комиссии будет отнимать у него круглые сутки…

— Знаете что? Я как раз собираюсь в Париж, по службе, и мог бы расспросить букиниста — может, он, и впрямь, что-нибудь вспомнит? А по возвращении напишу статью для вашего журнала.

— Вот и замечательно! — обрадовался Колин собеседник. — Подождите, я запишу вам адрес….

И он зачиркал пером по листку, извлечённому из бювара.

— Только вот ещё что… — в голосе редактора появились заговорщицкие нотки. — Вы, верно, заметили на бумагах пятна?

— Конечно. Я ещё подумал — пролили за обедом соус…

— Не соус, юноша, отнюдь не соус! — в голосе редактора прорезались нотки театрального злодея. — Я отнёс бумаги в управление сыскной полиции, там провели исследования химическим методом, и оказалось, что это кровь!

— Так бифштекс мог быть и с кровью… — сказал Коля и понял, что сморозил глупость.

— Бифштекс, говорите? — редактор изобразил зловещую улыбку. Он, похоже, не собирался расставаться с принятым образом. — А почему тогда некоторые пятна имеют вид пальцевых отпечатков? Примите совет, юноша: если уж вы намерены влезть в это дело, будьте осторожнее! Покойник Груссе был непростым человеком и, чует моё сердце, его записки ещё преподнесут сюрпризы!

ГЛАВА II

Как бы хотелось бы описать, как Париж встретил прапорщика Николая Ильинского: августовским солнцем над каштанами, величественным шпилем Эйфелевой башни и беспечными толпами на бульварах, длинноногими девицами из кабаре «Фоли Бержер», «Мирмильтон» и «Мулен Руж». Но, ставя превыше всего скрупулёзное следование истине, автор никак и не может этого сделать. То есть, солнце светило ярко, и парижане наслаждались им на бульварах, разбитых на месте старых городских кварталов бароном Османом. И девочки из кордебалета по вечерам развлекали публику зажигательным, но не слишком пристойным танцем «канкан». И творение Гюстава Эйфеля, издали похожее на решётчатые мачты броненосца «Павел I», никуда не делось, пронзая небо горделивым символом наступившего двадцатого века. Но вот беда — Коле Ильинскому никак не удавалось выкроить часок-другой, чтобы полюбоваться красотами французской столицы.

Читатель, конечно, усомнится: чтобы молодой человек, получившей современное воспитание, впервые оказавшись в Париже, не нашёл времени для развлечений? От Мёдóна до Эйфелевой башни по набережной каких-то шесть вёрст или немного больше. Заврался автор, не может такого быть, потому что не может быть никогда!

И, тем не менее: именно так всё и было. Прапорщик Ильинский прибыл к месту назначения с изрядным опозданием. Вины его в этом не было, за задержку следовало благодарить штабных крючкотворов. Оказавшись в парижском пригороде Шале-Мёдон, где располагался Воздухоплавательный арсенал, он с головой ушёл в дела — на него, как на младшего и по званию, и по возрасту, навесили всю бумажную рутину комиссии. К тому же, Коля не упускал возможности приобщиться к передовому опыту воздухоплавания: выкраивал то тут, то там час-другой, для беседы с инженерами, присутствовал при испытаниях новейшего газолинового мотора «Пан