Механический апельсин - [16]

— Убирайтесь. Убирайтесь, или я буду стрелять. Джорджи услышал это и чуть не захихикал.

Я сказал, со страданием и настойчивостью в моем джентельменском голосе:

— О, мадам, пожалуйста помогите. Моему другу очень плохо.

— Идите прочь, — крикнула она. — Я знаю ваши грязные фокусы. Убирайтесь, говорю вам.

Да, это была милая невинность.

— Убирайтесь, — повторила она, — или я напущу на вас моих кошек.

Наверное, она была чуть тронутая, проведя всю жизнь в одиночестве. Тут я взглянул наверх и увидел окно над парадной дверью, так что, встав кому-нибудь на плэтшеры, можно было скорее пролезть внутрь. А то можно было проспорить весь нотш. Так что я сказал:

— Хорошо, мадам. Если вы не хотите помочь, мне придется нести моего несчастного друга в другое место.

Тут я подмигнул моим другерам, чтобы молчали, а сам крикнул:

— Ничего, дружище, мы найдем тебе доброго самаритянина в другом месте. Эту старую леди, наверное, нельзя упрекать за ее подозрительность, ведь ночью кругом так много мерзавцев и негодяев. Конечно нельзя.

Мы снова подождали в темноте, и я прошептал:

— Все в порядке. Вернемся к двери. Я встану Диму на плетшэры. Открою это окно, и мы войдем, други. Потом заткнем рот старой цыпе и откроем все. Не беспокойтесь /Я показывал, кто вожак и тшеловэк с идеями/. — Смотрите, — сказал я, — вот хороший каменный выступ над дверью, как раз удобно встать.

Они видели все это и, наверное, /так я думал/ восхищались и кивнули райт-райт-райт в темноте.

Итак, на цыпочках обратно к двери. Дим был у нас здоровенный малтшик, а Пит и Джорджи подняли меня на его большие мужские плэтшеры. В этот час, благодаря "ворлдкастам" на этих глуперских ТВ и тем более страху людей перед ночью, улица будто вымерла. Стоя на плэтшерах, я разглядел, что тот каменный выступ над дверью как раз вместит мои башмаки. Я встал на колено и забрался туда. Окно, как я и ожидал, было заперто, но я достал свой резер и ловко разбил оконное стекло костяной рукояткой. Мои другеры там, внизу, все еще тяжело дышали. Я просунул рукер в пустую раму и аккуратненько поднял нижнюю часть окна вверх. И я влез туда, словно нырнул. А там, внизу, мои овечки смотрели вверх, раскрыв ротеры, братцы.

Внутри было темно и тесно, кругом кровати, буфеты, большие тяжелые стулья и груды ящиков с книгами. Но я решительно шагнул к двери комнаты, где находился, увидев под ней вроде полоску света. Дверь открылась со скрипом, и я оказался в пыльном коридоре с другими дверями. Все это пустое, то есть на все эти комнаты одна старая воструха со своими пуськами, но может быть у котов и кошек были отдельные спальни, и они жили на сливках и рыбных головках, как королевы и принцы. Я услышал, будто приглушенный голос этой старой цыпы там, внизу, сказавшей: "Да, да, да, именно", но она, наверное, говорила с этими подлизами, вопящими мявками. Потом я увидел лестницу, ведущую вниз, в холл, и подумал, что смогу показать этим непостоянным и бесполезным другерам, что стою их троих и даже больше. Я все сделаю один, я применю насилие к этой старой цыпе и ее пуськам, потом наберу полные рукеры того, что покажется наиболее ценным, пройду, как в вальсе, к парадной двери и открою ее, осыпав ожидающих меня другеров золотом и серебром. Пусть знают, что такое вожак. Итак, я пошел вниз, медленно и спокойно, разглядывая грязные от времени картины вдоль лестницы: дьевотшек с длинными волосами и высокими воротниками; местности с деревьями и лошадьми; святого бородатого вэка, нагого, висящего на кресте. Всюду в доме стоял здорово затхлый запах кошек, кошачей рыбы и старой пыли.

Так я сошел вниз и увидел свет в передней комнате, где она раздавала молоко котам и кошкам. Я даже видел, как эти большие откормленные твари входили и выходили, двигая хвостами, и терлись о низ двери. На большом деревянном сундуке в темном холле я усек миленькую статуэтку, сверкавшую в свете, что шел из комнаты, и сделал крастинг для себя лично: это была молоденькая тоненькая дьевотшка, стоявшая на одной ноге с протянутыми рукерами, и было видно, что она из серебра. Итак, я взял ее, когда входил в освещенную комнату, сказав:

— Хи-хи-хи. Вот мы и встретились. Наш короткий разговор через щель для писем не был, надо сказать, удовлетворительным, да? Признаем, что нет, даже очень нет, старая вонючая воструха.

И я сощурился от света этой комнаты, где была старая цыпа. Она была полна котов и кошек, бродивших по ковру туда и сюда, кусочки шерсти летали над полом, и эти жирные скоты были самого разного сложения и цвета; черные, белые, полосатые, рыжие, пестрые, и всех возрастов. Здесь были котята, игравшие друг с другом, и взрослые пуськи, и вэри дряхлые твари, очень злобные. Их хозяйка, эта старая цыпа, уставилась на меня в ярости и сказала:

— Как ты вошел? Не подходи, мерзкий гаденыш, или мне придется тебя стукнуть.

Это был вэри хор-роший смэхинг — видеть, как она подняла паршивую деревянную трость своим жилистым рукером, угрожая мне. Итак, я пошел ей навстречу с белозубой улыбкой, чтоб выиграть время, но по пути увидел красивую вештшичку, чудесную малэнкую вештшь, который каждый малтшик, любящий музыку, как я, может лишь мечтать увидеть парой собственных глазеров: это был голловер и плэтшэры самого Людвига-ван, вештшь из камня с длинными каменными волосами и слепыми глазерами, и с большим свободным галстуком. Я сказал: "О, как прекрасно, как раз для меня". Но когда я шел к нему, видя только его, и уже протянул к нему свой жадный рукер, я не заметил плошек с молоком на полу, наступил на одну из них и вроде потерял равновесие. Я попытался устоять на ногах, но эта старая цыпа подскочила сзади вэри-ловко и скор-ро для ее возраста и стукнула меня по голловеру крак! крак! своей палкой. Так что я оказался на карачках, пытаясь подняться, повторяя: "Нехорошо, очень нехорошо". А она все колотила крак! крак! крак! приговаривая: "Ах ты поганый клоп, не будешь врываться в дом к настоящим людям!" Мне не понравилась эта игра в крак-крак, так что я схватил конец палки, когда она снова опустилась на меня, и тогда уж она потеряла равновесие и пыталась опереться на стол, но скатерть поехала вместе с кувшином и молочной бутылкой, которые закачались и упали, заливая все вокруг белым потоком, а сама она свалилась на пол, ворчливо крича: "Ты поплатишься, проклятый мальчишка! "Кошки перепугались, бегая и прыгая в своей кошачьей панике, а некоторые стали ссориться и бить друг друга лапами, шипя и фыркая. Я встал на ноги, а эта дрянная, мстительная старая треска, тряся подбородками и ворча, тоже пыталась подняться с пола, так что я маленко пнул ее в лик, а ей это не понравилось, и она завопила, и ее пятнистый, с прожилками фас стал пурпурным там, куда я ударил ногой.