Механические птицы не поют - [9]

— Хенрик, у нас жандарм, — пробормотал он, возвращаясь к джезве.

— Вижу.

Хенрик был абсолютно спокоен, но Уолтер увидел, как он едва заметно кивнул Зэле, читавшей газету в другом углу зала.

Жандарм, едва заметно хромая, подошел к стойке.

Он был высоким и худым. Форменная шинель висела на нем мешком, редкие, мышиного цвета волосы он старательно зачесывал назад, чтобы скрыть плешь. Лицо у него было вытянутым, нос — длинным, а глаза под круглыми очками в проволочной оправе имели совершенно невыразительный, светло-голубой цвет.

— Что вам угодно, уважаемый? — доброжелательно спросил его Хенрик.

— Я хочу знать обо всех ваших посетительницах за эту неделю, — просто ответил жандарм, кладя ладонь на стойку.

Голос у него был тихий и дребезжащий, с заискивающими интонациями.

— Спросите что проще, герр?..

— Унфелих.

— Так вот, герр Унфелих, у нас портовый паб. К нам за неделю приходят и уходят десятков пять женщин, разного возраста и разных классов. Кто-то остается на ночь.

Хенрик лукавил. На самом деле из новых постояльцев у них была только Сулла, которая стала платить за комнату, не успев наняться на корабль. И почти всех, кто появлялся в пабе по вечерам он знал лично, поэтому мог назвать герру Унфелиху все имена. Но он не собирался этого делать. Во-первых, жандарм не показал никаких удостоверений, во-вторых, он задал неправильный вопрос.

Видимо, он и сам это понял. Вздохнув, жандарм выложил из кармана на стол удостоверение в черной обложке. Хенрик взял его в руки. Открыл, несколько секунд вчитывался и все больше мрачнел.

— В пабе нет никого, кто вам бы подходил, — холодно ответил он, возвращая удостоверение.

— Позвольте, но это мне решать. Они редко сбегают, но отлично прячутся, герр Хенрик. И так похожи на людей. Вы и сами знаете, верно? Одна из кукол живет у вас дома, — улыбнулся жандарм, и в голосе его не осталось следа заискивания.

Уолтер вздрогнул. Кофе пролился на песок, дотек до подноса и зашипел, сгорая на раскаленной меди.

— Я закон не нарушаю. И никого не укрываю. Но здесь нет тех, кого вы ищете, только ведьма с Севера. Вы же знаете, герр Унфелих, что куклы не колдуют, — сквозь зубы процедил Хенрик.

— А кто-то видел, как она колдовала? — спокойно поинтересовался жандарм.

— Все видели. Уолтер, видел, как Сулла колдовала?

— Да, — не задумываясь ответил он.

— Василика, девочка моя, ты видела, как Сулла колдует?

— Так же ясно, как вижу вас, герр Хенрик, — покладисто ответила она.

— Видите. Вам тут нечего искать. А если хотите проводить у меня обыски и допросы — принесите бумагу из

Канцелярии, а не только удостоверение и свои домыслы, — сквозь зубы процедил Хенрик.

Уолтер на месте жандарма испугался бы. Герр Унфелих выглядел обычным неудачником, к тому же довольно субтильным, а Хенрик сейчас напоминал разъяренного огненно-рыжего медведя, способного разорвать человека пополам.

Но жандарм сохранял абсолютное спокойствие. Улыбнувшись, он кивнул Хенрику, убрал удостоверение в карман и вышел, напоследок окинув взглядом зал.

— Вот ведь штопанный подонок! — раздался полный возмущения голос Зэлы, едва за герром Унфелихом закрылась дверь.

Зэла швырнула в камин газету, за которой пряталась весь разговор, и села за стойку.

— И правда, удивительно неприятный господин, — отозвалась Василика, подходя к Хенрику и осторожно прикасаясь к его запястью.

— Жалобу напишу, и бумагу перцем пропитаю, чтобы, если ей подотрутся, мое недовольство все равно пробрало! Каков подлец! И где, скажите на милость, хваленая конфиденциальность «Механических соловьев»?! — продолжала возмущаться Зэла.

Уолтер только тяжело вздохнул. Он не знал, что сказать.

Все постоянные посетители «У Мадлен» и все работники паба знали, почему он не называется «У Хенрика».

Никто из них не видел Мадлен. Она умерла тридцать лет назад, во время последнего плавания Хенрика. Именно тогда он потерял ногу в сражении, и возвращался, не зная, как сказать своей молодой жене, что ее муж теперь калека. Тогда еще не было механических протезов такого качества. И механических кукол тогда только начали делать. Выходили они неуклюжими, с фарфоровыми лицами.

Но оказалось, что Хенрику некому сообщать плохие новости. Уолтер так и не узнал, умерла Мадлен от болезни или ее убили. Но Зэла показывала ему фотографию. Среди множества фотографий и картинок в рамках, украшавших стены, эта ничем не выделялась. Девушка на ней навсегда застыла в насмешливом полупоклоне. На ней было старомодное, длинное платье с корсетом, но длинные волнистые волосы ее остались распущенными, и даже шляпку, обязательную для дам тех лет она не надела. «Хенрик очень ее любил. У него не было женщин с тех пор, ни одной. Какая-то лебединая верность, или медвежья, уж не знаю, как у них там», — проворчала Зэла, но Уолтер видел, что она искренне сочувствует Хенрику. Они оба не могли разглядеть в лице на фотографии то, что видел там Хенрик, и стекло заслоняло Мадлен от мира так же верно, как могильная плита.

Когда открылась фирма «Механические Соловьи», Хенрик даже не думал туда идти. Они обещали ему не спасение, не могли вернуть его Мадлен. Только сделать бездушную механическую куклу с ее лицом. Наделить ее не душой Мадлен — воспоминаниями Хенрика о ее душе. Но шли месяцы. Царапающая мысль о коротком утешении все больше и больше разрасталась в сознании. К тому времени у Хенрика был его паб, нетронутые «выходные» после его увольнения с корабля и сбережения на счете. Он мало тратил на себя, не видя в этом смысла. Видимо, одиночество и отчаяние сделали свое дело — Хенрик принес к «Механическим Соловьям» все фотографии Мадлен, ее дневники и исписанный крупными почерком блокнот — все его воспоминания о жене, каждая ее привычка, выражения ее лица, движения. И пластинку с записью ее голоса он тоже принес. Потом он признался, что у получившейся куклы голос отличался от живой Мадлен, потому что его создавали на основе пения. Но, с другой стороны, он так давно не слышал ее голоса, что быстро привык к новому и стал считать его настоящим.