Мегрэ в тревоге - [28]

Они понизили голоса, благо уже подошли к открытой двери гостиницы, в холле которой горела лишь одна зажженная лампа.

— Почему притихли?

— Потому что не знаю ответа на этот вопрос.

— Не заводит ли он интрижки на стороне?

— В Фонтэне — точно нет. Слишком он всем известен, и его похождения сразу бы выплыли наружу.

— А вы? О вашем романе знают?

— Нет. Со мной дело обстоит иначе. Не исключено, что во время поездок в Париж или Бордо отец позволяет себе поразвлечься. — Он прошептал для самого себя: — Бедный отец!

Мегрэ удивленно взглянул на него:

— Вы его любите?

Ален стыдливо признался:

— Во всяком случае, мне его жалко.

— И так было всегда?

— Еще хуже. Сейчас мать и тетка слегка успокоились.

— В чем они его упрекают?

— В том, что он простолюдин, сын скототорговца, пьянствовавшего в деревенских кабаках. Курсоны так и не смогли простить ему, что стали в нем нуждаться, понимаете? А во времена старого Курсона ситуация складывалась еще тяжелее, ибо тот был более несносным и грубым, чем его дочери и сын Робер. И до самой кончины отца все Курсоны будут относиться к нему оскорбительно за то, что живут исключительно его щедротами.

— А как обращаются с вами?

— Как с Верну. И моя жена, дочь виконта де Кадей, выступает с ними в союзе.

— Сегодня вечером вы намеревались мне сообщить именно об этом?

— Не знаю.

— Может, хотели поговорить об отце?

— Мне желательно было узнать ваше мнение о нем.

— А не были ли вы главным образом озабочены тем, чтобы выяснить, не разузнал ли я о существовании Луизы Сабати?

— Кстати, а как вы вышли на нее?

— Через анонимку.

— Следователь знает? А полиция?

— Их это не волнует.

— Но они займутся этим?

— Нет, если достаточно быстро выявят убийцу. Письмо-наводка у меня в кармане. О встрече с Луизой я Шабо не сообщал.

— Почему?

— Не считаю, что на нынешнем этапе расследования эти факты представляют интерес.

— Она тут ни при чем.

— Послушайте, месье Верну…

— Да.

— Сколько вам лет?

— Тридцать шесть.

— Когда закончили учебу?

— В двадцать пять я ушел с медицинского факультета, после чего проработал еще пару лет интерном в больнице Святой Анны.

— Вы никогда не пытались жить самостоятельно?

Вопрос комиссара заметно обескуражил Алена.

— Не хотите отвечать?

— Нечего сказать. Вы все равно не поймете.

— Не хватает духа?

— Так и знал, что вы расцените это подобным образом.

— Ну не вернулись же вы в Фонтэне-ле-Конт ради защиты отца?

— Видите ли, все проще и одновременно сложнее. Просто однажды я приехал сюда на несколько недель, чтобы отдохнуть.

— И застряли?

— Да.

— Слабоволие?

— Если хотите. Хотя было бы неточно объяснить происшедшее только этим.

— У вас сложилось впечатление, что поступить иначе было невозможно?

Ален предпочел сменить тему:

— Как поживает Луиза?

— Думаю, как всегда.

— Не обеспокоена?

— А вы давно с ней не виделись?

— Уже два дня. Вчера вечером я ведь направлялся не к другу, а к ней. А после случившегося уже не решился продолжать путь. Сегодня тоже. Этим вечером обстановка еще более ухудшилась с появлением патрулей. Теперь понимаете, почему уже после первого убийства общественное мнение обрушилось на нас?

— Я частенько отмечал подобный феномен.

— Но почему они набросились на нашу семью?

— Кого, по-вашему, они подозревают? Вашего отца или вас?

— Им безразлично, лишь бы это был кто-то из нас. В равной мере их устроила бы и моя мать, как, впрочем, и тетка.

Они вынужденно прервали беседу, так как послышались шаги. То были два человека с повязками на рукавах, в руках — дубинки; проходя мимо, они внимательно их осмотрели. Один даже направил в их сторону луч карманного фонарика и, удаляясь, громко пояснил своему спутнику:

— Это Мегрэ. А второй — сын Верну.

— Ага, я узнал его.

Комиссар посоветовал своему собеседнику:

— Вам лучше вернуться домой.

— Согласен.

— И не вступать с ними в полемику.

— Благодарю вас.

— За что?

— Ни за что.

Он не протянул руки на прощанье. И удалился в направлении моста со сдвинутой набекрень шляпой, наклонившись по ходу вперед; патруль тут же остановился и молча наблюдал за Верну.

Мегрэ передернул плечами, вошел в гостиницу и стал дожидаться, пока ему дадут ключ. Выяснилось, что на его имя поступили еще два письма, но бумага и почерк на сей раз были другими, чем ранее.

Глава 6 Месса в половине одиннадцатого

По воскресеньям Мегрэ, проснувшись, частенько начинал тянуть время, отдаваясь грезам. Этой потаенной игре он предавался еще в раннем детстве. Случалось такое с ним и гораздо позже, когда он лежал в постели рядом с женой и старался, чтобы та не заметила его особого состояния расслабленности и неги. Порой она, уже принося чашку кофе, ошибалась:

— О чем это ты размечтался?

— А что?

— Да вид у тебя такой, словно ты очутился на седьмом небе.

Вот и сегодня, в Фонтэне, очнувшись ото сна, он не стал открывать глаза, почувствовав, как солнечный луч упорно пробивается сквозь его сомкнутые веки. И он не только ощущал его физически. Казалось, он видит это копьецо света, покалывавшего через тонкую кожу, и, наверное, из-за кровеносных сосудиков, ее пронизывавших, в мозгу Мегрэ возникал образ солнца, иного, чем в жизни, куда более багрового, жизнеутверждающего и торжествующего, как на картинах художников.