Мегрэ в Нью-Йорке - [19]

Мегрэ сидел молча и никак не реагировал на эту речь.

— Короче говоря, я прошу вас…

— Принять ваши извинения, — бросил Мегрэ.

— И его — тоже.

— Это он поручил вам принести мне извинения?

— То есть…

— То есть вам почему-то не терпится заставить меня уехать.

— Если вы так это воспринимаете…

И тут Мегрэ, отвернувшись к стойке и взяв стакан, пробурчал:

— Я воспринимаю это так, как считаю нужным.

Когда он снова посмотрел в зал, Мак-Джилл уже сидел рядом с белокурой американкой; она о чем-то спрашивала его, но было ясно, что у него нет ни малейшего желания отвечать.

Мак-Джилл стал мрачен, и, выходя из бара, комиссар почувствовал, что тот за ним следит; в его взгляде была тревога и злоба.

Что ж, тем лучше!

В «Бервике» Мегрэ вручили телеграмму, пересланную из «Сент-Рейджи». А в холле на диване его терпеливо ждал Роналд Декстер.

Телеграмма гласила:

«Получил телеграфом самые успокоительные известия Жане Мора тчк объясню ситуацию вашем возвращении тчк отныне дело утратило смысл тчк рассчитываю ваше прибытие ближайшим пароходом искренним уважением Франсуа д'Окелюс»

Мегрэ сложил желтый листок и со вздохом спрятал в бумажник. Потом повернулся к печальному клоуну.

— Обедали? — спросил он.

— Я только что съел бутерброд с сосиской. Но если вы хотите, чтобы я составил вам компанию…

Совместный обед позволил комиссару открыть у этого странного детектива еще одну неожиданную черту. Желудок Декстера, до того худого, что самая узкая одежда болталась на нем как на вешалке, обладал необыкновенной емкостью.

Глаза его, едва он уселся за стойку кафетерия, загорелись, как у человека, который не ел уже несколько дней. Указывая на сандвичи с сыром и с ветчиной, он пролепетал:

— Вы позволите?

Он имел в виду отнюдь не один сандвич, а всю кучу и, заглатывая их, бросал по сторонам тревожные взгляды, словно опасаясь, что кто-то придет и помешает ему насыщаться.

Ел он, не запивая. Громадные куски исчезали у него во рту с поразительной быстротой, причем один кусок проталкивал другой, но Декстер не испытывал от этого неудобств.

— Кое-что я уже нашел, — все-таки удалось ему выговорить. Свободной рукой он порылся в кармане пальто, снять которое у него не было времени. Он положил на стойку сложенный листок бумаги. И пока комиссар его разворачивал, Декстер спросил:

— Ничего, если я закажу что-нибудь горячее? Здесь это недорого…

Это был всего-навсего проспект — когда-то такие проспекты актеры по окончании номера продавали в зрительном зале.

«Требуйте фотографии артистов».

И Мегрэ, который в те времена был завсегдатаем «При казино» около заставы Сен-Мартен, послышалось:

«Всего десять сантимов».

Это была даже не открытка, а просто пожелтевший лист плотной бумаги.

«J and J» — знаменитые музыканты, имевшие честь выступать перед всеми монархами Европы, а также персидским шахом».

— Только, умоляю, не испачкайте, — попросил клоун, принимаясь за яичницу с беконом, — мне ведь ее не отдали, а одолжили.

Одолжить бумажку, которую на улице никто бы не поднял, — эта мысль показалась Мегрэ забавной.

— Мне дал ее мой друг. Человек, которого я давно знаю, — он выступал в цирках как коверный. Знаете, это куда труднее, чем обычно думают. А он подвизался в этом амплуа больше сорока лет. Теперь он уже не встает с кресла — совсем старенький; вчера ночью я зашел к нему — он ведь почти не спит.

Декстер говорил с полным ртом и поглядывал на сосиски, которые заказал его сосед. Несомненно, он съел бы и их, и огромный кусок пирога, облитого синеватым кремом, который вызывал у Мегрэ тошноту.

— Сам он не знал «J and J»: он играл только в цирке. Но у него есть уникальная коллекция афиш, программ и газетных вырезок о цирковых и мюзик-холльных семьях. Он вам точно скажет, что такой-то тридцатилетний акробат — сын такого-то воздушного гимнаста, женившегося на внучке человека, который работал партерным в силовом номере и в тысяча девятьсот пятом году надорвался в лондонском «Палладиуме».

Мегрэ рассеянно слушал и разглядывал фотографию на желтом глянцевитом листке. А не мог ли бы тот старик рассказать ему про это фото? Изображение было скверным, отпечатано с таким крупным растром, что с трудом можно было разобрать лица.

Два человека, оба молоды, худы. Отличало их только то, что у одного — скрипача — были длинные волосы. Мегрэ был убежден, что это тот, кто впоследствии стал Маленьким Джоном.

Второй был в очках и с жидкими волосами; хотя он был еще молод, у него уже появились признаки облысения; закатив глаза, он дул в кларнет.

— Да, конечно, закажите сосиски, — предложил Мегрэ, не давая времени Роналду Декстеру заговорить.

— Вы наверняка думаете, что я голодал всю жизнь?

— Почему?

— Потому что это правда. Я всегда был голоден. Даже когда у меня были деньги. Я никогда не зарабатывал столько, чтобы наесться вволю. Пожалуйста, верните, мне эту бумагу — я обещал своему другу, что принесу ее назад.

— Я сейчас отдам ее переснять.

— О, я мог бы добыть и другие сведения, но только не сейчас. Мне и так пришлось упрашивать своего друга, чтобы он немедленно разыскал этот проспект. Мой друг прикован к креслу на колесиках и в полном одиночестве разъезжает по своей квартире, заваленной бумагами. Он уверял, что знает людей, которые могли бы сообщить нам с вами нужные сведения, но не захотел сказать, кто они. Думаю, он просто их не помнит. Ему нужно порыться в своих завалах. Телефона у него нет. А так как выходить он не может, это затрудняет дело. Но вы не беспокойтесь. «Ко мне придут… Ко мне придут… — повторял он. — Есть еще артисты, которые помнят старика Жермена и которые с удовольствием приходят поболтать с ним в его берлогу. Между прочим, у меня есть старая знакомая — когда-то она танцевала на проволоке, потом была ясновидицей в номере иллюзиониста и кончила тем, что стала гадалкой. Она приходит ко мне по средам. Заглядывайте иногда и вы. Как только что-нибудь найду для вас, дам знать. Но вы должны сказать мне всю правду. Речь ведь идет о книге про кафешантаны, не так ли? Сейчас уже есть книга о циркачах. Меня разыскали, все выспросили, взяли бумаги, а потом, когда книга вышла, мое имя даже не было упомянуто».