Случалось, Мегрэ, как бы невзначай, останавливался возле него. Их разговор не отличался многословием.
— Как дела?
— Нормально.
— Рана не беспокоит?
— Время от времени кружится голова.
И если они избегали говорить о том, что произошло, то Келлер прекрасно понимал, зачем пожаловал комиссар, и Мегрэ знало, что для того это не было секретом. Между ними завязалась некая своеобразная игра.
И она длилась до наступления летней жары, когда однажды утром комиссар задержался около клошара, поглощавшего краюху хлеба, запивая её красным вином.
— Как дела?
— Нормально!
Решил ли Франсуа Келлер, что его собеседник прождал достаточно долго? Но он вдруг посмотрел на пришвартованную неподалеку бельгийскую баржу — не «Зварте Зваан», другую, но похожую на нее.
— Хорошо живут эти люди… — пробормотал он.
И указывая на двух белобрысых ребятишек, игравших на палубе, добавил:
— Особенно вот они…
Мегрэ заглянул ему в глаза со свойственной ему серьезностью, предчувствуя, что сейчас должно последовать что-то еще.
— У всех жизнь нелегкая… — продолжал клошар.
— Как и смерть…
— Единственно, что невозможно, это судить о них.
Они понимали друг друга.
— Спасибо, — прошептал комиссар, который наконец-то узнал правду.
— Не за что… Я ведь ничего и не сказал…
И добавил как фламандец:
— Не так ли?
Он и впрямь ничего не раскрыл. Он отказывался выносить суждение. Свидетельствовать он не стал бы.
И тем не менее во время обеда Мегрэ как бы между прочим сказал жене:
— Ты ещё помнишь о клошаре и о барже?
— Да. Что-нибудь новенькое появилось?
— Я тогда не ошибся.
— Значит, арестовал все же его?
Он покачал головой.
— Нет! И если он не проявит какую-нибудь неосторожность, что сильно бы меня удивило, его никогда так и не задержат.
— Тубиб заговорил?
— В известном смысле, да…
Намного более глазами, чем словами. Но они оба прекрасно разобрались во всем, и Мегрэ улыбнулся при воспоминании о некоем сообщничестве, на мгновение установившемся между ними под мостом Мари.
Ноланд, 4.V.1962 г.
