Мегрэ и клошар - [12]

— Вы помните своего отца, мадам Русселе?

Она, похоже, слегка расслабилась. В комнате всюду стояли цветы, а через широкие окна виднелись деревья Булонского леса.

— Конечно… Хотя…

Она запнулась, не зная, стоит ли продолжать.

— Когда вы его видели в последний раз?

— О, очень давно… Мне тогда было тринадцать лет.

— Вы ещё жили в Мюлузе?

— Да, в Париж я переехала только после свадьбы.

— А с мужем вы познакомились в Мюлузе?

— В Ля Боль[20], куда я с матушкой выезжали отдыхать каждый год.

В этот момент раздались детские голоса, кто-то кричал, в коридоре поскользнулись.

— Извините, я на минутку отлучусь…

Закрыв за собой дверь, она довольно решительно, хотя и тихо, что-то сказала.

— Прошу прощения. Детям сегодня не нужно было идти в школу, а я обещала погулять с ними.

— Вы узнаете при необходимости отца?

— Надеюсь… Пожалуй, да…

Он вынул из кармана удостоверение личности Тубиба. Судя по дате его выдачи, фотография была сделана лет пять тому назад. Один из тех моментальных снимков, что изготавливают в автоматах, расположенных в крупных магазинах, на вокзалах и даже в Префектуре полиции.

По сему случаю Франсуа Келлер не соизволил ни побриться, ни хоть как-то позаботиться о внешнем виде. Подбородок и щеки украшала борода сантиметра в два-три, которую он, надо полагать, время от времени постригал ножницами. На висках уже появились залысины, взгляд — безразличный, не выражал никаких эмоций.

— Это он?

Она держала документ в немного подрагивавшей руке, и слегка наклонившись, чтобы получше рассмотреть фото. Должно быть, мадам Русселе страдала близорукостью.

— В моей памяти он сохранился не таким, но я почти уверена, что это мой отец…

Она нагнулась ещё ниже.

— Я могла бы сказать определенное, посмотрев в лупу. Подождите. Сейчас найду её.

Оставив удостоверение на одноногом столике, она отлучилась и через несколько минут вернулась с увеличительным стеклом.

— У него над левым глазом был небольшой, но глубокий шрам. Ага! На этом снимке он не очень хорошо виден, но все же, кажется, на месте. Взгляните сами…

Мегрэ также посмотрел на физиономию Келлера через лупу.

— Я хорошо помню об этой ранке потому, что он пострадал тогда из-за меня. Было очень жарко, и вдоль пшеничного поля росло множество маков. Мне очень хотелось нарвать букетик. Но попасть туда мешала колючая проволока. Помнится, мне тогда было всего восемь лет. Отец взял и раздвинул её, чтобы я могла пробраться к макам. Причем нижнюю струну он придерживал ступней и чуть склонился вперед… Странно, но я преотлично вижу эту сцену, хотя о многом другом позабыла… Нога отца, наверное, соскользнула и проволока с железными колючками внезапно распрямилась, стегнула его по лицу. Мать очень беспокоилась, как бы не оказался задет глаз. Обильно текла кровь. Пришлось спешно добираться до ближайшей фермы, чтобы промыть там глаз и наложить повязку. А шрам так и остался.

Рассказывая эту историю, она продолжала с беспокойством рассматривать Мегрэ, и могло даже создаться впечатление, что мадам Русселе как бы оттягивала момент, когда тот изложит ей причину и цель своего визита.

— С ним что-нибудь случилось?

— В эту ночь его ранили и опять в голову, но врачи не считают, что его жизнь в опасности.

— Это произошло в Париже?

— Да. На берегу Сены. Тот или те, кто на него напали, швырнули его затем в воду.

Он не сводил с неё глаз, подстерегая реакцию на сообщение, но она и не пыталась как-то укрыться от его пристального внимания.

— Вам известно, как жил в последнее время ваш отец?

— Не совсем.

— Что вы хотите этим сказать?

— Когда он нас покинул…

— Вам было тринадцать лет, это вы уже говорили. А помните, как это произошло?

— Нет. Просто однажды утром его дома не оказалось, а когда я удивилась этому, маман сказала, что он уехал в длительное путешествие.

— Когда вы узнали, где он находится?

— Спустя несколько месяцев она сообщила мне, что он где-то в Африке, в джунглях, лечит негров.

— Это соответствовало действительности?

— Полагаю, да. Впрочем, позднее люди, встречавшие отца там, рассказывали о нем. Жил он в Габоне, на медпункте в сотнях километров от Либревилля.

— Как долго он там пробыл?

— Во всяком случае несколько лет. Некоторые люди в Мюлузе его почитали чуть ли не как святого. Но другие…

Он ждал. Она пребывала в нерешительности.

— Ну, они называли его сумасбродом, полусумасшедшим…

— А ваша мать?

— Думаю, она смирилась с этим раз и навсегда.

— Сколько ей сейчас лет?

— Пятьдесят четыре. Нет, пятьдесят пять. Теперь-то я знаю, что он оставил ей письмо — она никогда мне его не показывала, — в котором писал, что, вероятно, не вернется и выражал готовность сделать все необходимое, чтобы облегчить ей расторжение брака.

— И она развелась с ним?

— Нет. Маман стойкая католичка.

— Ваш муж в курсе этих событий?

— Разумеется. Мы от него ничего не скрывали.

— Вы не знали, что отец вернулся в Париж?

Она быстро сморгнула и чуть не солгала — Мегрэ был уверен в этом.

— Да и нет. Собственными глазами я его не видела с тех пор. И полной уверенности в том, что он вернулся, ни у меня, ни у маман не было. Тем не менее один знакомый из Мюлуза как-то рассказал ей, что случайно встретил на бульваре Сен-Мишель человека-сандвича, до странности похожего на моего отца. То был её давний друг. Кажется, он добавил, что когда окликнул этого человека по имени: «Франсуа», тот вздрогнул, но затем сделал вид, что не узнал его.