Мэгги Кэссиди - [16]
И тут мы идем, вливаясь в сотни школьников, что тусуются по старшеклассным мостовым и лужайкам в ожидании первого звонка, которого снаружи не слышно, но изнутри его объявляет рокочущий отчаянноликий долетающий слушок, поэтому иногда я, кошмарно опаздывая, спешу один по огромным пустырям, что лишь минуту назад лопотали стократно голосами, а теперь их промокнули начисто, все завучи попрятались в норки за немыми школьными окнами первых утренних уроков, через унизительную ширь вины; множество раз такое снилось, тротуар, трава. «Возвращаюсь в школу» — снится старому инвалиду в его невинной подушке, слепому к течению времени.
12
Класс строем входит в школу в 7.50 утра, обычно всё в последний раз впихивают и захлопывают в те странные вытянувшиеся усиками-антеннами мгновения, когда никто не произносит ни слова, а край парты режет локоть, стоит мне преклонить голову и еще чуть-чуть вздремнуть — в середине дня я спал на самом деле, и с большим успехом притом, в подготовительном классе после часу, когда вокруг летали не комки жеваной бумаги, а любовные записки — в конце школьного дня — Солнечное утро светило оранжевым пламенем в немытые стекла, уступая дневному голубому золоту, а птицы себе заливались на деревьях, а старик опирался на перила канала с трубкой во рту, и канал тек себе дальше — Сплошные завитки и водоворотики, густой, трагичный, и видать его из сотни окон на северной стороне средней школы, новой и такой старой для первоклашек. Гигантски, утопнув в этом канале, книга бы раздулась, страница раздулась, воображаемо, намечтавшись в этот час времени о розовой подрагивающей губе из дней детства в модных свитерах. Елоза сидел у себя на уроке, с миром у него было все в порядке. Он ненавидел и ухмылялся на своем краю парты в пылающих солнечных атмосферах юго-западных окон, которым зимой доставалось бледное тропическое пламя со старого северо-востока — стирательная резинка на изготовку, парта его личная, захваченная, он зависает изломанно и неопрятно, кто-то должен наставить его на путь истинный, зияющий день только начался. Журналы подмигивают ему из-под парты, когда крышка поднята — «О, вон по коридору пилит мистер Недик, учитель английского, в своих мешковатых штанах — Миссис Фагерти, училка начальных классов, или в 9-м преподает шекспировские рифмы, счас подойдет к нам, вот она, напыщенный так-тук ее высоких каблуков солидной дамы», наш разум наполняют Джойсовы фантазии, пока мы оттяжно, страстотерпимо высиживаем это утро, дожидаясь, пока можно будет преклонить головы в могилу, толком этого не зная. На булыжниках возле фабрики у канала я понимаю грядущие грезы. У меня они будут позднее — о ткацких фабриках из красного кирпича за отрешенными пустыми каналами голубым утром, утрата хлопает по лбу, с нею покончено — Мои птички будут чирикать на веточке иных вещей.
Глаза хорошеньких брюнеток, блондинок и рыжих Лоуэллской начальной школы — вокруг меня. Новый день в школе, все вдруг резко проснулись и оглядываются повсюду; сегодня доставят 17 000 записок — из одной дрожащей руки в другую в этой экстазной смертности. Я уже вижу, как в наморщенных лобиках симпатичных девчонок начинают клубиться Стендалевы сюжеты: «Сегодня я точно зацеплю этого чертова Бичли одной идейкой» — будто монологи с собой, как на Свиданиях с Джуди [26] — «втравлю-ка сюда своего братца, и тогда все срастется». А иные интриг не плетут, ждут, грезят огромной печальной грезой о смерти в старших классах, когда умираешь в шестнадцать.
— Слышь, Джим, скажи Бобу, я не хотела — он же знает!
— Конечно, сказал же, что скажу! Выдвигаться на вице-президента второго класса,
прикалывать фотки к таким важным письмам, собирать всю банду, пытаться что-нибудь разнюхать об Энни Клуз. Все они с волнением обсуждают свои интрижки, через ряды, взад-вперед по всем партам; гомон такой невероятный, гам внезапный, жуткий, как неожиданный рев Футбольных Матчей Калифорнийских Старшеклассников в Пятницу к Вечеру над тихими крышами коттеджей, словно подростки на роликовых гонках, даже училка изумляется и пробует укрыться за «Нью-Йорк тайме», купленной на Кирни-сквер — в единственном месте, где они бывают. Весь класс неуязвим, учительница получит власть точно вовремя, но пока сверхурочные занятия не начнутся, лучше не вмешиваться — «Веселье пойдет —» «ну ничё себе —» «Эй —» «Чего-чего?» «Приветик!» «Дотти? — я тебе разве не говорила, что это платьице будет смотреться божественно —?»
— Ты ничего не пропустила, милочка, я была изумительна.
— Девчонки все просто с ума сошли, до единой. Ты бы слышала, что Фреда-Энн заявила! Бе-эээ!
— Фреда-Энн? — жеманно и со значением поправляет локон. — Передай Фреде-Энн, пусть катится, я могу прожить без ее замечаний —
— Ох, катится-перекатится. Вон в конце коридора мой братец Джимми. А с ним этот тупой пацан Джоунз, да? — Они сбиваются потеснее и подглядывают, губы к уху друг дружки. — Видишь, вон Дулуоз? Братец ему таскает записки от Мэгги Кэссиди.
— От кого? Мэгги Кэссиди?
И они перегибаются пополам, визжа от хохота, и все оборачиваются посмотреть на них, над чем это они хохочут, учительница уже готова хлопнуть в ладоши и навести порядок — девчонки хохочут. Уши у меня горят. Я обращаю свое мечтательное невнимание на всех, а сам думаю о горячем пироге со взбитыми сливками на свидании в прошлое воскресенье — девчонки заглядывают в мои тоскливые окна за романтикой.
Джек Керуак дал голос целому поколению в литературе, за свою короткую жизнь успел написать около 20 книг прозы и поэзии и стать самым известным и противоречивым автором своего времени. Одни клеймили его как ниспровергателя устоев, другие считали классиком современной культуры, но по его книгам учились писать все битники и хипстеры – писать не что знаешь, а что видишь, свято веря, что мир сам раскроет свою природу. Именно роман «В дороге» принес Керуаку всемирную славу и стал классикой американской литературы.
"Бродяги Дхармы" – праздник глухих уголков, буддизма и сан-францисского поэтического возрождения, этап истории духовных поисков поколения, верившего в доброту и смирение, мудрость и экстаз.
После «Биг Сура» Керуак возвращается в Нью-Йорк. Растет количество выпитого, а депрессия продолжает набирать свои обороты. В 1965 Керуак летит в Париж, чтобы разузнать что-нибудь о своих предках. В результате этой поездки был написан роман «Сатори в Париже». Здесь уже нет ни разбитого поколения, ни революционных идей, а только скитания одинокого человека, слабо надеющегося обрести свое сатори.Сатори (яп.) - в медитативной практике дзен — внутреннее персональное переживание опыта постижения истинной природы (человека) через достижение «состояния одной мысли».
Еще при жизни Керуака провозгласили «королем битников», но он неизменно отказывался от этого титула. Все его творчество, послужившее катализатором контркультуры, пронизано желанием вырваться на свободу из общественных шаблонов, найти в жизни смысл. Поиски эти приводили к тому, что он то испытывал свой организм и психику на износ, то принимался осваивать духовные учения, в первую очередь буддизм, то путешествовал по стране и миру. Единственный в его литературном наследии сборник малой прозы «Одинокий странник» был выпущен после феноменального успеха романа «В дороге», объявленного манифестом поколения, и содержит путевые заметки, изложенные неподражаемым керуаковским стилем.
«Ангелы Опустошения» занимают особое место в творчестве выдающегося американского писателя Джека Керуака. Сюжетно продолжая самые знаменитые произведения писателя, «В дороге» и «Бродяги Дхармы», этот роман вместе с тем отражает переход от духа анархического бунтарства к разочарованию в прежних идеалах и поиску новых; стремление к Дороге сменяется желанием стабильности, постоянные путешествия в компании друзей-битников оканчиваются возвращением к домашнему очагу. Роман, таким образом, стал своего рода границей между ранним и поздним периодами творчества Керуака.
Роман «На дороге», принесший автору всемирную славу. Внешне простая история путешествий повествователя Сала Парадайза (прототипом которого послужил сам писатель) и его друга Дина Мориарти по американским и мексиканским трассам стала культовой книгой и жизненной моделью для нескольких поколений. Критики сравнивали роман Керуака с Библией и поэмами Гомера. До сих пор «На дороге» неизменно входит во все списки важнейших произведений англоязычных авторов ХХ века.
В подборке рассказов в журнале "Иностранная литература" популяризатор математики Мартин Гарднер, известный также как автор фантастических рассказов о профессоре Сляпенарском, предстает мастером короткой реалистической прозы, пронизанной тонким юмором и гуманизмом.
…Я не помню, что там были за хорошие новости. А вот плохие оказались действительно плохими. Я умирал от чего-то — от этого еще никто и никогда не умирал. Я умирал от чего-то абсолютно, фантастически нового…Совершенно обычный постмодернистский гражданин Стив (имя вымышленное) — бывший муж, несостоятельный отец и автор бессмертного лозунга «Как тебе понравилось завтра?» — может умирать от скуки. Такова реакция на информационный век. Гуру-садист Центра Внеконфессионального Восстановления и Искупления считает иначе.
Сана Валиулина родилась в Таллинне (1964), закончила МГУ, с 1989 года живет в Амстердаме. Автор книг на голландском – автобиографического романа «Крест» (2000), сборника повестей «Ниоткуда с любовью», романа «Дидар и Фарук» (2006), номинированного на литературную премию «Libris» и переведенного на немецкий, и романа «Сто лет уюта» (2009). Новый роман «Не боюсь Синей Бороды» (2015) был написан одновременно по-голландски и по-русски. Вышедший в 2016-м сборник эссе «Зимние ливни» был удостоен престижной литературной премии «Jan Hanlo Essayprijs». Роман «Не боюсь Синей Бороды» – о поколении «детей Брежнева», чье детство и взросление пришлось на эпоху застоя, – сшит из четырех пространств, четырех времен.
Hе зовут? — сказал Пан, далеко выплюнув полупрожеванный фильтр от «Лаки Страйк». — И не позовут. Сергей пригладил волосы. Этот жест ему очень не шел — он только подчеркивал глубокие залысины и начинающую уже проявляться плешь. — А и пес с ними. Масляные плошки на столе чадили, потрескивая; они с трудом разгоняли полумрак в большой зале, хотя стол был длинный, и плошек было много. Много было и прочего — еды на глянцевых кривобоких блюдах и тарелках, странных людей, громко чавкающих, давящихся, кромсающих огромными ножами цельные зажаренные туши… Их тут было не меньше полусотни — этих странных, мелкопоместных, через одного даже безземельных; и каждый мнил себя меломаном и тонким ценителем поэзии, хотя редко кто мог связно сказать два слова между стаканами.
«Сука» в названии означает в первую очередь самку собаки – существо, которое выросло в будке и отлично умеет хранить верность и рвать врага зубами. Но сука – и девушка Дана, солдат армии Страны, которая участвует в отвратительной гражданской войне, и сама эта война, и эта страна… Книга Марии Лабыч – не только о ненависти, но и о том, как важно оставаться человеком. Содержит нецензурную брань!
«Суд закончился. Место под солнцем ожидаемо сдвинулось к периферии, и, шагнув из здания суда в майский вечер, Киш не мог не отметить, как выросла его тень — метра на полтора. …Они расстались год назад и с тех пор не виделись; вещи тогда же были мирно подарены друг другу, и вот внезапно его настиг этот иск — о разделе общих воспоминаний. Такого от Варвары он не ожидал…».