Медведи в икре - [43]

Пока мы стояли, восхищенно взирая на слона, в дальнем конце помещения зазвенела цепь. В темноте я не мог разглядеть того, кто произвел шум. Но Дуров, видимо, узнал его сразу.

— Душка, мой милый! — воскликнул он, высвободился из рук ассистента и направился в сумрак. Мы с ассистентом пошли следом. Только когда мы дошли до конца помещения, я смог разобрать, что это был большой бурый медведь, стоявший на задних лапах и дергавший за цепь, которой он был привязан к стене. Он нетерпеливо размахивал своими огромными лапами, звенел и дергал цепью.

— Душка, мой малыш, — снова запричитал Дуров и протянул руки, чтобы обнять медведя.

Он чуть не сомкнул свои руки вокруг косматой медвежьей шеи, когда ассистент ухватил его за шиворот и оттянул назад.

— Чертов дурак, — пробормотал он. — Это не тот медведь.

Глава 8 ПОЛО ДЛЯ ПРОЛЕТАРИАТА

Если не считать случайных рукопожатий и обмена приветствиями, генералиссимус Сталин и я лишь однажды обменялись парой слов. Этот опыт не был сколько-нибудь информативным ни для одного из нас, и боюсь, что вряд ли он дает мне право утверждать, что я «знаю русских». Тот случай произошел на большом торжественном обеде в Кремле в сентябре 1941 года[110]. Большой банкетный зал был великолепно освещен полудюжиной дореволюционных люстр. Главный стол, уставленный графинами с водкой, протянулся на всю длину зала. Весь ряд находившихся за ним французских окон, с видом на кремлевский двор, был занавешен тяжелыми красными портьерами. Сталин сидел в центре стола, одетый в простой военный френч, который украшал один лишь орден Ленина. По правую сторону от него сидел язвительный лорд Бивербрук, а слева — американский посол. Мое место как младшего переводчика находилось в самом конце стола, приставленного к главному.

Ужин начался в доброй традиции Московского художественного театра. Уже была провозглашена серия тостов и осушены бокалы, когда завыли сирены воздушной тревоги. Мгновение спустя зенитная батарея во дворе открыла огонь. С каждым залпом изумительное красное пламя озаряло занавешенные портьерами окна. В течение нескольких минут в зале царила тишина, прерываемая лишь выстрелами зениток, доносившихся снизу. Затем Сталин встал и поднял свой бокал:

— Господа, за артиллеристов!

Звуки стрельбы скоро переместились куда-то в сторону, и банкет продолжился нормальной последовательностью тостов: за Сталина, за Рузвельта, за Черчилля, за Монтгомери, за Ворошилова, за Маршалла[111].

Посол сказал мне, чтобы я передал ему некоторые бумаги. Когда я понес их ему за большой стол, лорд Бивербрук неожиданно разразился отборной британской бранью по адресу одного из соотечественников, сидевшего рядом с ним.

— Ты чертов сизоносый жвачный вегетарианец, — завершил он свою тираду. Брови Сталина вопросительно поднялись, и он повернулся к единственному переводчику, оказавшемуся рядом:

— Могу ли я спросить, что сказал лорд Бивербрук?

Президент Рузвельт незадолго до этого определил политику США как «для Британии — все что угодно». Как послушный государственный служащий я вряд ли мог игнорировать такое указание.

— Лорд Бивербрук прокомментировал пищевые предпочтения мистера «Х», — ответил я.

Сталин скептически ухмыльнулся. И больше не просил меня переводить.

Мой переводческий опыт не всегда был таким бесплодным. Почти за восемь лет до того — как раз после признания Советского Союза Соединенными Штатами — в Москве проходил почти такой же банкет. Посол Буллит давал ужин для ведущих военачальников Красной армии. Отделка здания нашего посольства тогда еще не была вполне закончена, и посол снял банкетный зал в отеле «Националь». Справа от него сидел народный комиссар обороны Ворошилов, одетый в ладный белый летний китель, увешанный медалями и ленточками. Его круглое лицо херувима снизу подпирал жесткий воротник мундира. Слева от посла сидел генерал Буденный[112], отец Красной кавалерии, чьи огромные черные усы далеко разлетались в стороны над его верхней губой. Вокруг стола собрались все ведущие советские военачальники тридцатых годов: Егоров, Тухачевский, Хмельницкий[113] и дюжина других.

Это был банкет в настоящих московских традициях. Стол ломился от икры и фуа-гра, фазанов и уток. Стая юрких официантов носилась вокруг за спинами гостей, наполняя бокалы дюжиной сортов водки, шампанского и виски.

Мой пост располагался на маленьком стуле между послом и Ворошиловым. Время от времени, когда течение разговора менялось, я обходил кресло посла со стулом в руках, чтобы переводить для Буденного. Это был жаркий липкий вечер. Я утомился после трудного рабочего дня в офисе и, честно говоря, совсем не был рад получить задание на этот вечер.

Переводческая работа на банкете — это самое разочаровывающее и голодное занятие, которое я знаю. Время от времени еще удается опрокинуть стакан водки в промежутках между всплесками остроумия тех, кого ты переводишь. Но вот поесть не удается никогда. Официант ставит перед тобой тарелку, полную икры и тостов. Пока тот, кого ты переводишь, упражняется в мастерстве ведения беседы, ты тихонько мажешь тост икрой. «Скажите генералу, что сегодня жаркий вечер». Ты переводишь и ждешь другой паузы, чтобы выжать немного лимона на икру. Опять беседа. Тишина на мгновение, и ты посыпаешь на икру немного рубленого лука. Опять беседа. Еще пауза на мгновение, и ты подносишь тост ко рту. «Скажите генералу, что я люблю балет». Твоя рука останавливается прямо возле цели, и ты переводишь… Ага, пауза, и ты вновь берешься за тост. «А какой балет нравится послу больше всего?». Ты опускаешь руку с тостом и переводишь. Посол задумался на секунду, и ты хватаешься за икру, но. «Я думаю, "Лебединое озеро" лучше всего, что я видел, но "Жизель" тоже восхитительна». Перевод. Быстро за икру, но не слишком быстро. «А любит ли посол ходить в театр тоже?».