Медсестра - [4]

К ближайшей больнице по улице Щорса мы добрались минут через десять. Ноги я переставлял с трудом и мне очень хотелось сесть. В детской лицевой хирургии мне в помощи отказали и направили нас во второй корпус, в торакальную хирургию. Не имея возможности отвертеться (выгнать на улицу обратившегося за помощью тяжелого больного — это уголовное преступление) хирург-пульмонолог совместно со своим коллегой — сосудистым хирургом, всего за два часа заштопали мне руку под местной анестезией. Наложили 38 внешних швов и Бог знает, сколько внутренних. Мужественно все это перенеся, я стал терять сознание только тогда, когда мне в задницу всадили шприц с противостолбнячной сывороткой. Уколов я все же не люблю. На всякий случай сказав фальшивый адрес, мы отбыли. Милицию врач не вызвал, хотя видно было, что хотел — травма криминальная, да и запах алкоголя я распространял сильный.

Лежал я дня три, и дней пять меня покачивало. Швы сняли в поликлинике.

Люди, оставшиеся у меня дома, все тщательно прибрали. Даже мама, вернувшаяся через несколько дней, не сразу заметила бурые брызги по углам. Однако не обнаружив в кухонной двери стекла и обнаружив на моей руке бинт, мама быстренько сложила два плюс два и сухо сказала, что она очень мной разочарована.

Крови я потерял полтора литра. То что меня все же зашили, это неплохо. Потом столько всего интересного было.

ПЕДАГОГ

Кафедры медучилищ разбросаны по всему городу. Сделано это для того, чтобы студенты знания по хирургии получали в хирургическом отделении, а по педиатрии в детской больнице. Киевское медучилище № 5 не исключение. Больница, будучи подневольной, указание министерства о выделении студентам комнаты выполняет без рвения. А потому учатся студенты на отшибе. Никому какую-нибудь ненужную комнату выделяют им. Мебель в ней поломана, в замке полно мусора, стекла годами немыты, а в углу стоит повернутый лицом к стене транспарант. Одна из старейших киевских больниц отвела студентам не комнату, а место в своем столетнем подвале. Подвал сводчат, сыр и с потолка капает вода. Подмигивает лампочка. Тишина буквально гробовая. Предмет — урология. Профессор — Софья Львовна Штейн, дама 89-ти лет, старая коммунистка и непримиримый борец за знания. Никаких поблажек, никаких взяток, конфет, никаких блатных студентов. Или знания, или на выход. Ректорат побаивается Софью Львовну, не то что студенты.

Сидит Софья Львовна в торце подвала, который, будем откровенны, крепко похож на расстрельный. Седая гулька, прямая спина. На столе ничего лишнего. Из уха педагога тянется проводок к маленькой коробочке, лежащей на столе. Софья Львовна не признает новомодных слуховых аппаратов. К своему за 20 лет она очень привыкла. На коробочке имеется тумблер.

Кафедральный зачет. Студенты входят по одному. До стола Софьи Львовны пятнадцать шагов. Билет. Софья Львовна морщится: «Переходите к следующему вопросу… Так. Так.

— Пауза. — Идите и приходите, через неделю. — Да, но, я!..

— Идите! — Софья Львовна, но у меня же… — Я ВАС ВЫ-КЛЮ-ЧА-Ю!» Как выстрел в сыром полумраке, щелкает тумблер. Капает вода. Входит следующий.

СМЕРТЬ ЧЕРНОГО ЧЕЛОВЕКА

В 18 лет после медучилища я попал по распределению в Отделение общей реанимации и анестезиологии в Больницу неотложной помощи, или БЭЭНПЭ, как ее многие называют. Кто не знает, это одна из самых страшных больниц была на то время в городе. Воровали что попало, персонал на больных в основном плевать хотел, обжимались по углам, гитарка, спиртик, девочки-сестрички — привет, малыш, ты четвертое заканчивала? — иди сюда, наркоманы захаживали с улицы прямо — реанимация наша на первом этаже и до сих пор там.

92-й год на дворе, рядом рынок «Радуга». Выйдешь покурить на улицу летом, часа в три ночи, слышишь бах-бах, минуты через полторы карета из наших ворот в сторону выстрелов вылетает: у-а-а-а-а-а-у. Минут через пять это «уау» в обратную сторону катится — к нам. Отгружали нам всех, короче говоря, пострелянных, порезанных, суициднутых, ДТП тоже к нам везли, после майских все отделение было под завязку «прыгунами» забито — выпил парень, прыг в воду в незнакомом месте, весна все же — и с переломом основания черепа к нам.

Весело, в целом, жили. А поскольку 18 лет мне всего было — то грязь не липла, и ужасы эти на себя не примерял.

Вот привозят к нам как-то негра. Диагноз ЖКК (желудочно-кишечное кровотечение). Это когда язва перестает быть язвой и становится дырочкой — желудок может свободно сообщаться с брюшной полостью. Первый симптом — неудержимая рвота «кофейной гущей». С таким диагнозом везли пачками — алкоголиков, наркоманов, просто людей, домохозяек, короче, широкие слои населения.

Лечение там не то чтобы сложное, хотя простого лечения я в реанимации не наблюдал, но оно отработано до звона. Лечить такое научились Бог знает когда. Первым делом ставят зонд в желудок и по нему начинают лить струйно к месту прободения ледяную капроновую кислоту. Капают кровь в вену и препараты для улучшения свертываемости крови, чтоб свернулось все это безобразие.

А нужно сказать, что по ВИЧ аж целые политинформации у нас проводились. И хоть были случаи единичными, гораздо вероятнее было зацепить гепатит, но все СПИДа очень боялись, запуганы были до невозможности. И хоть и боялись все, но работали через раз без перчаток, уж больно они были паршиво сделаны эти перчатки. Тут на минуты счет идет, а ты в этой резине вену найти не можешь, врач орет на тебя и норовит по шее дать.