Медсанбат - [42]

Павел быстрыми шагами догнал Аленку.

— Алена, в чем дело? Ты толком можешь объяснить?

— Да что тут объяснять! С вас все девочки смеются! Вы, как мальчишка, по елкам лазите, шишки ломаете. А еще командир!

Как зла была она!

— Алена, хочешь, я сейчас тебе еще лучших наломаю?

— Не надо утруждать себя, лейтенант! Дарите эти букеты лучше Снегиревой! Решили ее букетами покорить? Ну что ж, покоряйте! Она две шпалы в петлицах уже носит. Только непонятно, за какие заслуги! Тоже мне королева!

— Алена, опомнись, что ты говоришь! Она ведь ранена была! А раненым срок выслуги для воинского звания сокращается.

— Как сокращается? Так она к концу войны полковником или генералом станет.

— Под Москвой мы еще, Алена. А букет из еловых шишек я подарил Снегиревой, был такой грех!

— Видела. Она его в ординаторской поставила.

—- Видела бы ты, как ее слушали раненые! Ты даже не представляешь, сколько радости доставила им ее музыка!

— И вам — особенно!

— Об этом я не думал.

— Все вы продумали, лейтенант! Как раз предлог нашелся — букет вручить. Ну, ладно, я пойду. А то еще девочки спохватятся — где я? Не ходите за мной! Слышите? Ухаживайте за своей Снегиревой!

— Подожди! — Он сильно схватил ее и, не находя слов, начал кружить на одном месте. — Ну, прости...

— Пустите! Пустите! — Лицо ее горело тяжелым румянцем. — Кричать буду!

— Аленка! — Его руки крепко сжимали ее.

— Отпусти! — зло шептала она.

— Я же тебя...

— Не верю! Не верю!

Она вырвалась и побежала к аптеке, скрылась за дверью. Павел вернулся, пошел, к дому, где операционная, присел на крыльцо. Ну и Аленка! Девка, оказывается, с характером. Ну за что? Глупо так ревновать! Хотя говорят: тот, кто любит, всегда ревнует.

Мороз усиливался. Большая Медведица светилась почти над головой. По привычке стал рассматривать мерцающий Алькор рядом с крупной звездой Ковша. Вдруг услышал гул самолетов. Это плыли фашистские бомбовозы.

Кто-то тронул его за плечо:

— Товарищ лейтенант, — обратилась Полина Бочкова, — я погорячилась... Простите меня. Я была в таком состоянии...

— Я все понимаю и сочувствую тебе...

— Берегите себя... Вы ждете Аленку? Она, наверное, в терапии. Как я завидую вам!

Полина поднялась на крыльцо.

12

Травинский выскочил из избы и побежал в расположение эвакотранспортного взвода. Звонили из штаба дивизии, жалуются полки: не хватает санитарных машин. Во взводе никого кроме возившегося около полуторки красноармейца Куваева.

— Где командир взвода? — раздраженно спросил комбат

— Поехал за ранеными на передовую, — ответил Куваев.

— На передовую! На передовую! — передразнил комбат, словно командир взвода ушел спать или отбыл куда, то по своим нуждам.

Показалась автомашина, тащившая на буксире другую машину. Еще издали было заметно: на буксируемой машине помят буфер и радиатор. Полуторки остановились у приемно-сортировочного взвода.

— Чья машина! — закричал, подбегая, Травинский.

— Моя, — вылезая из полуторки, ответил Роман Судаков.

— Что с ней?

— Заснул и налетел на тягач, — потупился боец.

— Налетел?! — Травинский побледнел. — Поганец, немцам служишь?!

Роман Судаков с недоумением глядел на комбата. Что за чудовищное обвинение?

— Каким немцам?! Бог с вами! Уснул за рулем, и все тут...

— Знаем, как ты уснул!

Травинский протянул руку к кобуре. Судаков отшатнулся.

— Товарищ комбат! — закричала Широкая. — Судаков восемнадцать часов за рулем! Заснешь тут!

— Не разговаривать! — прикрикнул Травинский.

Анка широко открыла глаза. Она не могла унять нервную лихорадку. Но ее слова подействовали на комбата.

Он опустил руку. За его спиной зашушукались, закашляли прибывшие в медсанбат раненые.

— Где водительские права?

Неестественно бледный Судаков стоял не двигаясь, по команде «смирно». Он ничего не слышал, видно, уже прощался с жизнью.

— Где права?

Только сейчас Судаков понял, что от него требовали. Оп второпях расстегнул шинель и подал Травинскому удостоверение. Тот, не глядя, рвет его и бросает ему под ноги:

— Пойдешь на передовую! Там кровью искупишь свою вину!

Неловко повернулся и побежал к Рахимову.

— Ого, строгий у вас начальник! — услышал он вслед.

— У нас бы проучили такого...

А Судаков опустился на колени и стал есть снег. «Что же это такое? За что?!» Сердце колотилось где-то у самого горла.

Подошел Куваев, прошептал:

— Ничего, брат! Бывает. Даст бог, выдюжим…

В избу, где находился уполномоченный «Смерша», Травинский не вошел, а ворвался и с порога закричал:

— Судаков полуторку вывел из строя! Мол, заснул. К стенке гада! За что он сидел?

— За превышение мер защиты.

— За что?! — переспросил возбужденный вомбат. — Такой хлюпик?! Что он мог сделать? Он самый настоящий предатель! Ты разберись, врет он. Это его проделки с транспортом! Его! А Шевченко ушами хлопает. Бдительность потерял!

«А все же хорошо, что Широкая вовремя закричала, — думал, уходя от Рахимова, комбат. — Я бы, наверное, застрелил Судакова. А потом бы еще и отвечал. Видишь, Рахимов говорит: «Оружие применяется в исключительных случаях. А он две смены за рулем». С должности бы сняли и в полковые врачи назначили, в лучшем случае. А то и под трибунал. Рахимов не стал бы защищать. Да и Криничко все грехи бы вспомнил...»