Медовый месяц Золушки - [8]

Лариэль отвечал: незачем, он вообще плохо верит придворным живописцам, льстивые портреты у них… А самое главное - что лучше его принцессы не было, нет и не будет!

Король благодарил сына: дух его, который до этой беседы был хлипкий, весь в сомнениях, теперь значительно окреп, и уходит папа с гордостью за Лариэля: вчерашний ветрогон сегодня очень напоминает мужчину!

Почему-то здорово устали за эти полчаса и Лариэль и Золушка.

После ухода Его Величества они целую минуту молчали и усмехались про себя…только каждый - своим мыслям. А потом он позвал ее и опять попросил, чтобы оделась она к завтраку, как подобает принцессе: дико ему видеть холщевый этот маскарад на своей жене!

Затем он сам заговорил о том, про что хотел сказать с самого начала: ночь у них прошла совсем не так, как многие подумали и как должна была пройти. Принц смущался, просил прощения… Дело было вот в чем: все эти дни перед свадьбой, когда искали невесту по всей Пухоперонии, когда напяливали одну туфельку на тысячи ножек и ножищ, - принц не смыкал глаз: ведь руководил-то поисками он лично, и не из дворца, а прямо на местах… Очень умаялся. И в три часа ночи, когда их оставили в спальне одних, он уснул, едва коснувшись подушки. Вырубился. И спал до утра, будто забыв, что юная жена - рядом…

Золушка не понимала, в чем он кается так.

- Я ж видела эту твою усталость… и нечего объяснять. Все это пустяки, наговориться и днем можно…

- Наговориться! - принц засмеялся и несколько раз восхищенно повторял это слово. - Нет, ты ангел у меня! Дай я обследую твои лопатки: нет ли там крылышек?

…А через несколько минут их вспугнула тревога, поднятая кем- то из слуг. Папа-король, оказывается, пошел отсюда к свояченице Гортензии (это по другой лестнице надо было подняться немного), по пути он с пристрастием разглядывал присланную ногу и - споткнулся… Ногу он сломал - и если бы ту, гипсовую, чужую! Нет, перелом - причем двойной, жутко болезненный - случился у самого короля, с его личной ногой, которая была вообще вне конкурса! Его Величество умудрилось покатиться, пересчитать затылком десяток ступеней и теперь лежало без сознания. Во дворце вместо вчерашнего веселья воцарилась особая медицинская тишина.

- Недобрый какой-то знак подает судьба, - думала Золушка, и сердце ее сжималось от неясных предчувствий… Почему так скоро… за что? Если счастье с чудесной книгой сравнить, - она дальше первой страницы еще и не листала… Несправедливо. Может, обойдется все-таки?

Глава третья. Про гусей и гусятину, про Совет Короны и творожок, за который надо платить, и весьма дорого…

Возможно, вы не увидели никакого особого смысла в названии этой страны - Пухоперония. А любому здешнему школьнику он был яснее ясного, этот смысл. "Да от гусей это слово пошло… От кого ж еще-то? Все у нас - от гусей…" - сказал бы школьник, скучая и сплевывая от досады непонятно на что…

Вот так. Если в жизни древнего Рима была какая-то историческая роль у этой птицы, то для Пухоперонии она еще и огромную хозяйственную роль играла, и экологическую, и бюджетно- финансовую, и внешнеторговую, и культурно-фольклорную, и эстетическую, и даже религиозно-философскую (я не шучу), и нравственную, и воспитательную, и, кажется, почти мистическую! - хотите верьте, хотите - нет… В общем, не зря средний школьник закатывает от скуки глаза: устанешь перечислять все гусиные роли! А зануды-учителя требовали и перечислить, ни одной не забыв, и объяснить каждую!

Если перед вами был герб королевства, - кто на нем бросался в глаза? Правильно. Он самый… Богатство страны привыкли здесь измерять - чем? Поголовьем гусей. Любой экипаж обязан был дожидаться почтительно, если дорогу пересекал неспешный гусиный выводок… Даже если обнаглевшие птицы нарочно шли вразвалочку, издевательски испытывая терпение людей и коней.

По традиции гусь вышивался на скатертях, простынях, салфетках, ковриках, на фартучках горничных и официанток… Хозяин любого кабачка не раздумывал, чье изображение должно быть на его вывеске! Да и художники, изготовлявшие такие вывески, ничего другого и не пробовали рисовать, и не умели… На офицерских эполетах даже красовался опять-таки - кто? Да он же, он… любимый и постылый!

Это ничуть не мешало пухоперонцам ощипывать своих кумиров и жарить их, и фаршировать их яблоками, и употреблять их с кислой капустой… Вас приглашали на обед - и можно было не гадать, что будет подано как коронное блюдо. Ничего вкуснее не знали пухоперонцы, но - правда превыше всего! - но и надоело им любимое блюдо чертовски, хуже горькой редьки опротивело… Главным предметом домашней утвари у всякой здешней хозяйки была, конечно, гусятница. Но как же хотелось ее вышвырнуть иногда!… Пухоперонские желудки еле-еле выдерживали давящую послеобеденную тяжесть от коронного блюда, вред от этого горячего жира… Три года назад в одной осмелевшей газете (потом ее закрыли) промелькнуло даже выражение: "гусиный террор"!

В мае мы с вами обычно отплевываемся от тополиного пуха, а в этом королевстве все 12 месяцев и в глаза и в ноздри и в уши лез, то и дело на язык попадался пух известно какой, - произносить, и то скучно… Просим прощения: может, и утомительное получилось вступление, но без него мы рискуем дальнейшего не понять.