Медовые дни - [32]

Бен-Цук целых пять лет прожил по этим законам, и это удержало его от падения в пропасть. Пять лет он каждое утро начищал ботинки черной ваксой, пять лет надевал на шею армейский медальон, пять лет засовывал, как положено, под погон свой зеленый берет. Пока в один прекрасный день все это не рухнуло.

Безо всяких видимых причин. В тот день он думал про Айелет всего пятьсот тридцать три раза. Не чаще, чем всегда. Eleanor Rigby по радио не передавали. Ни одной новой женщины-военнослужащей, чей запах напомнил бы ему Айелет, на базе не появилось. День не приходился ни на одну памятную дату: годовщину их знакомства, день ее рождения, годовщину ее ухода.

Но у отчаяния, по-видимому, своя точка кипения, достигнув которой оно начинает бурлить, хотя пузырьки на поверхности видны не всегда.

Посреди совещания в кабинете начальника базы, посвященного итогам года, он встал и ушел. Обсуждался вопрос о возможной эскалации напряженности на границе, вернее о том, в каких выражениях ее характеризовать: «подобное развитие событий вполне вероятно» или «подобное развитие событий нельзя исключить», в связи с чем разгорелся бурный спор. Вся эта словесная эквилибристика, вошедшая у сотрудников разведки в привычку после войны Судного дня и преследующая единственную цель – прикрыть собственную задницу, вдруг вызвала у него такое отвращение, что он молча встал из-за стола и покинул помещение. Он даже не заглянул к себе в кабинет, чтобы взять карту, сел в лифт, нажал на «ноль», поднялся на поверхность земли, оставив позади бункеры, шахты и коридоры, и впервые с самого утра увидел солнце. Вдохнул полной грудью и подумал: «Вот и все, что мне нужно: немного воздуха». Вслед за тем ноги сами понесли его к воротам базы. Раньше они никогда не позволяли себе ничего похожего и слушались его команд. «Бен-Цук, вы куда? – окликнул его часовой на проходной. – Короткий день, что ли?» Бен-Цук проигнорировал его вопрос, толкнул плечом дверь, быстрым шагом миновал бетонные ограждения и перешел на бег. С одной стороны расстилалась птичья долина, с другой высилась старая крепость. Он бежал между ними, как акробат по канату, пока не достиг перекрестка. Свернув направо, он выбрался бы к площадке, с которой открывался вид на иногда-заснеженную-гору, налево – к Источнику гордости, но его ноги приняли решение продолжать путь по прямой и привели его в густой лес, через который змеилась спускавшаяся вниз по склону тропинка из белесого известняка. Когда тропинка кончилась, он не остановился и даже не замедлил бег, потому что тот, кто останавливается, падает. Он мчался, не разбирая дороги, из света в тень, из тени в свет, протискиваясь между стволами деревьев, давя хрусткий валежник, распугивая бабочек, заставляя прятаться лисиц и царапаясь о ветки. По рукам и ногам у него струилась кровь. «Я больше не могу!» Крик выплеснулся из него, поднявшись из глубинных бункеров души до живота, груди и гортани. «Не могу! Не могу! Не могу!» – эхом ответили ему горы. «Спасите! Спасите!» – бормотал он, рухнув ничком на землю и выпачкав лицо в грязи, а потом зарылся в нее носом, словно пытался вырыть себе могилу, и потерял сознание.

Когда он очнулся, солнце клонилось к закату. Лес тонул в мягком предвечернем свете. В нескольких десятках метров от него, на склоне холма, виднелось что-то синее. Бен-Цук поднялся на ноги, но голова у него закружилась, и он упал. Он снова поднялся, на этот раз медленнее, и побрел по направлению к синему пятну. Судя по ржавой табличке, установленной Комитетом по спасению древних захоронений, это был склеп, где покоились праведник Аба Хизкия и его жена. У входа в склеп, в тени сосны, кто-то поставил черный пластмассовый стул. Бен-Цук сел на него и окинул взглядом горы, чьи верхушки золотило солнце.

В сухом прохладном воздухе его раны перестали саднить. Через несколько минут, когда сердцебиение немного успокоилось, он встал и вошел в склеп. На полке пыльного книжного шкафа стояли, притулившись друг к другу, псалтыри. Еще несколько книг дремали на хромоногом столе. Он взял одну из них, но не открыл – в кибуце его воспитали атеистом. Так он и стоял, держа в одной руке закрытую книгу, а второй опираясь о могилу. Потом он решил поменять руки, но выронил книгу; та упала на пол и раскрылась. Поднимая ее, Бен-Цук успел прочитать пару строк. И тут же в памяти всплыла полузабытая картина: после маминой смерти отец с кипой на голове читает вслух этот псалом. Значит, его отец носил кипу? Почему никто не говорил ему об этом? Он попробовал ухватиться за кончик воспоминания и вытащить его полностью, но оно было такое тонкое и хрупкое, что выскользнуло из пальцев сознания и снова ухнуло в пропасть забвения.

«…Ибо дошли воды до души моей, – перечитал он. – Утопаю я в трясине глубокой, и не на чем стоять. Попал я в глубины вод, и поток увлек меня. Устал я, взывая, высохло горло мое…»

На следующий день после работы он не поехал в кибуц, а отправился в склеп Абы Хизкии и его жены. В одной руке у него была банка с синей краской, в другой – малярная кисть. На этот раз он уже не бежал, а шел нормальным шагом и подмечал детали, которых вчера, в состоянии аффекта, не заметил. Вот маленькая кедровая роща. Как эти кедры занесло в сосновый лес? Наверное, сбились с пути и пришли сюда по ошибке. Вот среди валунов мелькнул лисий хвост. А вот – прибитый к дереву указатель, направляющий путников к склепу. Вчера он его не видел. А вот взбирающаяся на холм и ведущая к склепу дорожка.