Медный лук - [63]
— Я не хотел тебя обидеть, — уже тише проговорил он. — Отвечай, что этот человек сделал?
Еле слышный голосок из-под завесы волос:
— Он мой друг.
— С каких это пор?
— С лета. Приходит повидать меня, когда тебя дома нет.
— И ты позволила римлянину войти в мой дом? — у него все застыло внутри.
— Нет… нет! Он никогда в дом не входил!
— Как так?
— Он просто сидит на коне за стеной садика и разговаривает со мной.
— Только разговаривает? Клянешься?
Она подняла голову, поглядела на брата с таким небывалым достоинством, что он даже попятился.
— И о чем вы разговариваете?
— Он не слишком хорошо говорит, многих слов не знает. Рассказывает мне о своей семье — они живут далеко-далеко, в стране под названием Галлия[81]. Он из маленькой деревушки, а вокруг лес. Римляне захватили его деревушку. У него есть брат и две сестры, и у всех волосы золотистые.
Как у меня. Я давно хотела тебе сказать, Даниил. Столько раз собиралась! Но стоит ему прийти в мастерскую, стоит тебе подумать о нем — у тебя лицо чернеет. Я так боялась.
— И правильно, что боялась. Я бы вырвал ему язык! И еще вырву, дай только найти.
Сначала девочка просто съежилась от страха, а потом вдруг резко вскочила на ноги:
— Нет! Нет! Не трогай его! Обещай, что не тронешь! Если ты его тронешь… я умру!
Брат с презрением глянул на сестру. Он уже понял, что она не лжет — римлянин в дом не входил.
— Перестань канючить, — жестко отрезал Даниил. — Я его не убью, если пообещаешь никогда с ним не разговаривать.
— Обещаю, никогда в жизни!
— Поклянись! Самой страшной клятвой!
— Клянусь! Я все сделаю, все, что ты хочешь.
— И никогда больше не покажешься ему на глаза?
— Нет, нет, и даже в садик не выйду.
— Ты опозорила мой дом, опозорила дом Симона, память нашего отца. Опозорила весь Израиль!
Лия снова разразилась рыданиями.
— Плачь, плачь! — грубо крикнул он. — Лей свои глупые слезы! Посмотрим, сможешь ли ты смыть свой позор.
Он слепо повернулся к двери, только бы подальше от сестры. Она лежала, уткнувшись лицом в земляной пол. Его сердце дрогнуло. Но тут вспомнилось — «он по дому тоскует». Уже тогда она обманывала! Даниил резко выскочил из комнаты, хлопнул дверью.
Час за часом ходил он по улицам селения, бродил по зеленеющим лугам на склонах холмов, вышагивал по дороге, несколько раз вымокал под проливным дождем. Сперва хотел найти римлянина. Пала ночь, и он уже не знал, куда идет. С первыми проблесками зари повернул обратно. Вошел в селение, измученный, опустошенный, боль в плече пульсировала, не затихая. Однако долгие часы ходьбы успокоили его, дикий гнев исчез, и на его место пришел стыд.
Хорошо, что легионер не попался ему на пути. Не то навлек бы на селение немалые беды. Теперь, когда голова прояснилась, как ни горько ему было, он понимал — мстить тут не за что. В римском легионе свои законы, не мягче иудейских. Но никакой закон, ни римский, ни иудейский, не может запретить солдату разговаривать с еврейской девушкой поверх глинобитной стены сада.
И что Лия понимает про Рим? Для сестры он — мальчишка, чуть старшее ее самой, да еще с такими же, как у девочки, золотистыми волосами. Но почему она не испугалась солдата?
«Не надо было на нее кричать, — сокрушался Даниил. — Как бы ее утешить, чтобы меня не боялась?»
Но проклятый римлянин больше и шагу не ступит в кузницу!
Домик был тих и безмолвен. По пыльному полу разбросаны фрукты. Лия сидит в уголке, в волосах запутались невзрачные цветочки. Даниил вошел в комнату, но она даже не подняла головы.
Глава 23
За пару минут исчезло все, чего удалось добиться за долгие месяцы. В одну ночь Лия снова превратилась в бледный призрак, съежившийся подле умирающей бабушки. Она больше не расчесывает золотистых волос, не метет пол, почти не разговаривает. К ткацкому станку и не подходит. Сидит, понурив голову, ничего не делая, целый день. Как будто Даниил только вернулся домой, и ничего еще не переменилось. Нет, стало еще хуже — теперь она страшится и его.
Умирая от стыда и раскаянья, Даниил делал всю работу по дому, подметал, стирал, пек хлеб. Он решительно старался не замечать, как она дрожит и сжимается в комочек, стоит ему показаться в дверях. Видел — она ни за что не станет есть, пока он в комнате. Приходилось оставлять миску около ее циновки. Возвращался, находил миску полупустой. Случалось — еда вовсе не тронута. Пытался ее ласково уговаривать. Старался быть терпеливым, куда более терпеливым, чем мог себе раньше представить. Но глаза девочки, даже если ему редко-редко удавалось в них заглянуть, были как тусклые окна. Страшно и поглядеть, вдруг увидишь пленивших ее бесов. Да, теперь они завладели сестрой без остатка.
Он сам не знал, когда ему пришла в голову мысль о Иисусе. Сначала будто загорелся маленький огонек. Весь день у наковальни юноша не переставал об этом думать, пока, наконец, надежда не объяла все его существо. Говорят, Иисус изгоняет злых духов, таких ужасных, что заставляют человека не щадить своей плоти. Сумеет ли он изгнать молчаливых бесов, прячущихся в полутьме маленькой комнаты?
Как ему теперь попросить Иисуса — после того, как отказался за ним следовать? Побеспокоить учителя, зная, что сам во всем виноват, — ведь бесы вернулись обратно из-за него? Тут он вспомнил — тогда, после смерти Самсона, слова Иисуса таинственным образом облегчили невероятную тяжесть в душе. Если бы только принести учителю это ужасное чувство вины. Даниил уже позабыл о сомнениях, что мучили его после их ночного разговора. Долгими бессонными часами помнилась только бесконечная доброта смотрящих на него глаз. Нет, Иисус не откажется помочь, не прогонит его.
