Медленный скорый поезд - [3]

Вылетел Пастух из Шереметьева в двадцать минут пятого, летел спокойно, ел, когда давали, а в остальное время спал, поскольку разница во времени между столицей и Владиком составляет семь часов. Поэтому прилетел он в шесть пятьдесят по-местному, сразу в отель поехал. Знал — в какой, живал он в нем как-то. И на сей раз его выбрал, потому что отель был самым большим в городе, шестьсот с лишним номеров, толпа постояльцев, в которой и жену родную сразу не узнаешь, а уж Пастуху в толпе потеряться — плевое дело. Но полезное.

А маленькую бабушку в отель вести не понадобится. Ее теплоход причалит в порту в тринадцать пятьдесят плюс-минус какие-то минуты, а поезд «Россия» отбывает в Москву в пятнадцать тридцать. Времени — только-только доехать из порта на вокзал. А ему — лишние три часа поспать в нормальных условиях. Сибаритство, конечно, но очень утишает. А что какие-то деньги на отель истратил, так они ж казенные, без счета отваленные, Наставник на своих людях не экономит.

Поспал, расплатился за сутки проживания, поехал в порт.

Японский корабль оказался большим, четырехпалубным и не шибко молодым. В порт Владивостока он пришел практически вовремя, минут двадцать причаливался, спустил пассажирский трап. Марину Пастух узнал сразу: такие маленькие тетки и нынче и вообще во все времена — редкость, а эта была ну прямо фея с цветка — на все отпущенные ей полтора метра, — крошечная, еле-еле до груди Пастуха доросла, уютно полненькая, быстрая, счастливо улыбающаяся и совсем даже не старая, несмотря на серьезный паспортный возраст. Если с точки зрения Пастуха, то, конечно, пожилая, а еще и шустрая, легкая, веселая. Прямо колобок из сказки.

— Здравствуйте, — сказала она звонко и радостно. И утвердила: — Это вы меня встречаете.

С ударением на «вы». Русский ее был вполне русским, несмотря на долгую жизнь в Германии, а потом в Японии, ну, может быть, что-то прибалтийское, на слух Пастуха, в ее русском имело место. Чуть-чуть. Мило даже.

— Я, — сказал Пастух. Странно, но бабуля ему, осторожному на эмоции, понравилась. — Меня зовут Пастух.

— А меня — Марина, — сказала она.

— А по отчеству?

— Давайте безо всяких отчеств. Марина — и все.

— Давайте, — с некоторым удивлением сказал Пастух, — только я сразу не привыкну…

— Привыкайте не сразу, — позволила Марина. — Я потерплю. А когда поезд на Москву?

— В пятнадцать тридцать. Надо поторопиться.

— Успеем, — уверенно сказал средних лет мужик, один из двух Марину сопровождавших. — Я звонил в Управление. Они дали указание железнодорожникам придержать поезд, если не будем успевать.

Все было выстроено по уму, счел Пастух, Контора веников не вяжет. Придержать поезд на десять — пятнадцать минут, а то и на полчаса, — да они бесследно потеряются в шести с лишним сутках пути.

Однако успели.

Загрузились в вагон, попрощались с провожающими, познакомились с проводницей, явно предупрежденной о каких-то супер-супер-пуперпассажирах, помахали в окошко руками, тронулись.

Заказывая билеты на «Россию», клерки администрации Президента знали точно: люди в Москву едут солидные, важные, им непременно нужен вагон СВ, а в нем — купе «люкс», и чтоб два проводника на вагон, и чтоб чистый туалет, и глухие — тоже чистые, главное! — шторы на окнах, и еще одно главное: питаться лучше бы не в вагоне-ресторане, а в своем купе, обслуга ресторанная все заказанное мухой принесет. Такой вот поезд. Это удобно, счел Пастух, и благонадежно, поскольку идти в вагон-ресторан, сидеть там на виду у всяких пассажиров — не всегда комильфо, особенно когда любой из пассажиров может оказаться наймитом ЦРУ или Управления госбезопасности Японии.

Типа того. Но — в теории.

Хотя Пастух слабо верил в теоретически возможные попытки похитить Марину из поезда. Или вообще ликвидировать как персону нон грата на этом белом свете. Ну на хрена? Научный мир — это если и мафия, то все ж какая-никакая интеллигенция. С оговоркой: научная. Трудновато представить, что какие-то ученые мужи нанимают не интеллигентных, но опытных в своей профессии киднепперов, а те уносят женщину в мешке из-под картошки и вываливают где-нибудь в лаборатории перед компьютером или чего там еще есть? Нет, это тоже не комильфо, если чуток подумать…

А уж она и вовсе о том не думала.

Для начала она открыла нехилую дорожную сумку и оттуда стала доставать вот что: сперва — непочатую коробку конфет, потом — карманный нож с множеством опций от лезвия и штопора до отвертки и консервной открывашки, потом — коробку конфет с японскими иероглифами и девушкой в кимоно на фоне Фудзиямы, потом почему-то — средних габаритов альбом, явно с фотографиями, а в итоге — японский цветной журнал с ее портретом и, очевидно, портретом ее покойного мужа: рядышком они стояли, а сзади опять была Фудзияма.

— Это я, — сказала она, замечательно улыбаясь, — а это мой покойный муж Генрих или Гена по-русски.

Странным это казалось. Выросла она и утвердилась по жизни в Германии, много лет прожила в Японии, откуда ж тогда такие истинно русские, даже скорее советские хозяйственные замашки?..

Купе было невыносимо парадным, хотя и одновременно уютным, что вообще-то редко совмещается. Две низкие полки, мягкие, застеленные накрахмаленным бельем, по две пухлых подушки на каждой. Тяжелые шторы с ламбрекенами — золотые, парадные. На приоконном столике — бутылки с водой, маленький букетик живых цветов, на подносе — два тонких стакана, рядом — две чашки на блюдечках, а еще и корзиночка с конфетами и печеньем. И плюс выложенное Мариной…