Медианн №3, 2020 - [28]

Белая рука потянулась ко мне, чтобы лишить меня бессмысленной жизни. Рука, которую я уже проверил на прочность. Рука злого бога, одного из тех, кто когда-то давно создал наш обреченный народ. Создал для вечных мук, для лишенного радости существования.

И, как только пальцы сомкнулись на мне, я вонзил в них свои зубы, с громким треском сломавшиеся от вложенной в них силы.

Пальцы разжались, и я прыгнул.

Удар о холодную поверхность пола залы заглушил гневный рев злого бога. Едва придя в себя, я бросился из белой залы, от этой бойни, по тускло освещенному коридору. Сзади грохотала поступь мучителя, но я бежал изо всех сил, горбатый и истощенный. Вскоре звуки погони перестали быть слышны — мне удалось оторваться. Видимо, бог решил вернуться к ожидающим своей смерти мужчинам моего народа, чтобы закончить начатое, оставив меня умирать в коридорах цитадели.

Отдышавшись, я продолжил свое движение по тоннелям, то тусклым, то ярко освещенным, то темным. Я не мог объяснить, что меня вело, но двигался я уверенно. Свобода затмевала мой разум, я наслаждался открытым пространством, незнакомым мне за всю мою жизнь. На время мне удалось забыть, что внутри меня пульсирует пожирающая мое тело зараза.

Чем дальше, тем холоднее и темнее становилось. Странно, но за все время я не встретил в коридорах цитадели ни одного бога, словно все они покинули это место, оставив его на злого мучителя, убивающего сейчас последних мужчин моего народа. Странными были и изменения, которые касались воздуха — по мере продвижения он становился все хуже, словно был наполнен некой живой взвесью, оседавшей в моих легких. Но я не придавал этому значения, продолжая движение вперед. Если воздух стал другим — значит, скоро я достигну выхода из цитадели богов и окажусь за ее стенами, найдя там смерть! Смерть, которую я сам избрал для себя, избежав той, что приготовило мне мое рождение.

Бесконечные темные коридоры, в которых гулко отдавались мои шаги. Тупик с небольшой щелью внизу — оттуда до меня доносилось движение воздуха, непривычного и холодного. Не медля, я протиснулся туда.

Я позволил себе остановиться и отдышаться. Затем я огляделся по сторонам. За моей спиной возвышались громадные стены, теряющиеся в небе — настоящем небе, черном провале, усыпанном мириадами крошечных тусклых огней. Вокруг было очень просторно и у меня, привычного только к тесноте темницы, залам и коридорам цитадели богов, закружилась голова. Воздух, наполнивший мои легкие, был холодным, кусающим мои внутренности, но я с жадностью вдыхал его, хотя и понимал, что в скором времени он убьет меня.

Я за стенами цитадели богов. Там, куда пытались прорваться краснокожие дикари, там, куда никому из моего народа до этого момента не удавалось попасть.

Я неспешно побрел вперед по этим темным пространствам, удивляясь наполнявшим их формам. Под ногами хрустели мягкие сыпучие частицы, затем сменившиеся странными острыми лоскутами. Вверх устремлялись колонны, источавшие тепло, и они были выше колонн в залах цитадели, выше самой цитадели и богов. Отовсюду раздавались звуки: не то дыхание, не то вздохи, не то удаленный гул. Но не было звуков плача и страданий.

Впереди виднелось что-то неподвижное, большое и при этом смутно знакомое. Я подошел ближе и понял, что это огромная статуя. Чем-то она напоминала богов, но чем дольше я вглядывался в нее, тем больше находил знакомых черт. Лицо, нос, глаза, уши… В чертах статуи я видел себя, мать, братьев, каждую женщину и каждого мужчину своего народа, белокожих женщин и краснокожих дикарей. Всех нас вместе и каждого по отдельности.

Боги создали наши слабые тела. Боги вложили в наши головы разум, позволяя понимать все, что происходит с нами, и не иметь возможности что-то изменить. Боги запустили бесконечный цикл рождений, мук и смерти.

И боги запечатлели нас всех в этой статуе, изображающей то существо, на основе которого мы были созданы.

Воздух забился хлопьями в мои легкие; я чувствую, что это конец. Пожирающее меня нечто стискивает сердце, заставляя его стучать все медленней.

Мы были и будем обреченным народом.

Навсегда.

Как жаль.

Дмитрий Николов Серебра!

— Пять минут, монбон! — выкрикнул кучер и, соскочив с козел, бросился в сторону леса. Монбон, он же Жеррард, он же Первый Егерь Короля, нахлобучив старый армейский берет, толкнул тяжелую дверцу и по откинувшейся лесенке сбежал на влажную утреннюю траву. «Так никаких лесов не напасешься», — подумал он, вытаскивая футляр из пожелтевшей от времени кости и набирая на кончик пальца дремотный порошок. Вделанное под крышку медное зеркальце отразило стекляшки, вправленные насмерть в глазницы и заменяющие Жеррарду срезанные веки; на левом глазу дымчато-зеленую, на правом — янтарно-желтую. Над искривленной переносицей маячил неловкой заплатой круглый шрам от ожога.

Невдалеке застучал топор. Мышиный Камень уже виднелся на горизонте. Ржаво-бурая пахота под паром, растянувшаяся между деревень, небольшой голый подлесок, а за ним — невысокая скала. Где-то у ее подножия находятся шахты, питающие город серебром; последний город северных провинций, которого, казалось бы, не коснулась война на южных границах. Город, где пока еще ели досыта, пятном мха оплывал на покатые скалистые склоны. Отсюда уже можно было рассмотреть почерневший от времени трезубец наместничьего дворца, городскую стену с кренящимися башенками через каждые триста шагов.