Мечты о женщинах, красивых и так себе - [21]

«Соблаговоли Вы взять на себя труд разъяснить содержание моего письма Вашей столь чувствительной третьей или четвертой дочери (и, несомненно, в тревожную минуту получения моего письма Вы могли бы это устроить), Вы вряд ли, как мне кажется, сообщили бы такой бездумный тон Вашим рекомендациям. В моем письме с почтением и любовью говорилось, что я, заключенный болезнью в свою комнату, буду вынужден отложить приезд на день или два. Я пребываю в одном из состояний промежуточных между смертью и равнодушием к Вашей дочери Смеральдине-Риме. Я страдаю от ДИАРЕИ. Нет никаких причин полагать, что этот недуг окажется фатальным или поставит под угрозу мои чувства к Смеральдине-Риме…» — и так далее. Потом он передумал, он сказал себе, нет, я не могу такого написать, и, кроме того, я не умею писать язвительные письма на английском, я всегда захожу слишком далеко. Вот по-французски я могу сочинить язвительный ответ, а по-английски я захожу слишком далеко. И потом, возможно, Мамочка действует из лучших побуждений. Все дело в этой огромной девственной телке, что орет и содомирует собственную красоту, — вот кого мне надо достать. Я поднимусь с кровати, я сяду в поезд сегодня же, к приезду я буду выглядеть как св. Франциск с черепом, и потом, когда все провалится, я скажу: я тебя предупреждал.

Он лежал в кровати, обдумывая это, и ReisefieЬег уже жгло его изнутри. Он встал, преодолев судорогу, он телеграфировал «Gewis»[132] и поехал.

Сходишь вниз и поворачиваешься кругом. По меньшей мере два часа менопаузы. Волочи свой гроб, мой господин. Полдня и я буду с. HIER! Яркое пиво словно вода льется в близорукого fliegende[133] франкфуртского носильщика. В Перпиньяне изгнанные сновидческие Данте кричат в платанах и затмевают солнце павлиньими перьями[134] и наконец обыкновенный черный лебедь с кровавым клювом и HIC! для мочевого рывка маленького каталанского почтальона. О, разве, думая о льдах Кавказа, ты можешь руку положить в огонь?[135] Здесь ох здесь бледен ли ты от утомленья.[136] Надеюсь, что так, после континентальной бессонницы третьего класса среди вынужденно филологичных военных, до зубов вооруженных назальными и дентальными согласными. Смех. Монетка в десять пфеннигов, брошенная в изящную прорезь, дает мне искомое, ему я должен уступить, и высвобождает тоник для убывающей любви. Умеренные попытки. Звенит звонок. Черта с два. Cosi fan tutti с волшебной флейтой.[137] Даже в рождественские каникулы. Полдня — и я буду в.

Итак, после этого краткого вокзального очищения, точно ко времени, она вплывает на перрон как Гоцци-Эпштейн,[138] бережно держа в руке перронный билетик за десять пфеннигов, возвещая Эдемский сад в Мамочкиной шубе, слегка соблазнительная благодаря слабенькому афродизиаку дешевых, слишком просторных черных русских шнурованных ботинок, но ноги, ноги, даже нервно напряженные в черных чулках, натянутых до точки расслоения, обозреваемые с тщательно подобранной Blickpunkt,[139] не содержат в жестком свете овуляции и толики соблазна, увы нет. Поистине чудовищная чаша бедер (часто и легко) рвется прочь от туловища (вините Луперка) луковицей «Руффино», два обруча ягодиц обтянуты черным кожаным чехлом. Ножны в ножнах, а меча-то и нет. Ни на мгновение не забывая о том, что на нем костюм, который он купил за бесценок у некого неделимого левши, охваченный милосердным желанием оправдать свою усталость, он протиснул правую руку вдоль изобилующего утесами тазобедренного сустава (в этих брюках тот был почти как женский таз) вниз, в смазанные белком глубины, и выудил презерватив. Сигарету, быстро, между верхней и нижней челюстью, билетик удобно лежит в нагрудном кармане куртки, тяжелый чемодан искусно отставлен в сторону, худосочная любовь — выкурить после этого сигарету было почти так же приятно, как в парижском кафе.

— Наконец!

— Любимая!

— Такси!

Vie de taxi.[140] Je t'adore a l'egal.[141]

Волочи свой гроб, мой господин. Manner.[142] Движемся на восток к сегрегации по половой принадлежности. Ausgang[143] справа. Правила дорожного движения. Дама справа. Nonsens unique.[144] Astuce.[145] Спать на правом боку. Благосклонный читатель, не оставьте без внимания, пожалуйста, тот факт, что заключение Перемирия он отпраздновал почесыванием лобкового лануго, и что

БЕЛАКВОЙ мы нарекли его, и что неленивая дева это его сестра (ленивая дева!), и что вне зависимости от того, бренчит ли он на рояле в четыре руки или нет, сидя за клавиатурой, он не собирается соблюдать правила дорожного движения (он, видите ли, одержим манией величия и, как правило, зажимает голову в собственных бедрах), поэтому мы просим вас приноровиться к тому, что при естественном ходе вещей выглядело бы просто кишечной бессвязностью, и помнить, что он принадлежит к разночинной эпохе слабого и пылкого поколения, и молиться за него, дабы он успел испустить несколько добрых вздохов пока не слишком поздно, пока Господня птица не призвала его к восхождению.[146]

А барышня, которая даже за такой короткий и уже ставший общественным достоянием отрезок времени (и вопреки тому, что мех не обладает свойствами проводимости, заслуживающими упоминания) сумела вызвать в молодом госте некие неожиданно возбуждающие ощущения, разве не были мы обязаны прозвать ее