Мечтай о невозможном - [38]

— Я — нет, — сказал водитель, толстый мужчина с багровым лицом, в пропотевшей тенниске, и выключил радио. Он завелся: — Пятьдесят умников! Я таких не перевариваю. Вопиющее бесправие! Кто эти несчастные беженцы? Торговцы наркотиками, которые уничтожают нашу молодежь. Чернорабочие, которые отнимают у нас работу. Одни бандиты, куча дерьма. Гнать вон, говорю я, гнать немедленно. И не только я говорю так, господин, не только я! Так говорят все порядочные австрийцы! Вы еще удивитесь на выборах: мы выберем националистов. Все мы выберем националистов. Они единственные, кто говорит правду и думают о нас, австрийцах, остальные пусть убираются вон. Националисты единственные, кому еще можно доверять, кто может нас спасти. А на следующих выборах канцлер будет от националистов. Господин не из Вены?[27]

— Нет, — ответил Фабер, побледнев от гнева.

«Если бы я так не устал, если бы не было так жарко и так далеко до «Империала», я бы сейчас вышел и пошел пешком, — думал он, — но в этом бешеном потоке я не найду другого такси. Ну, и что делать?»

Он сказал:

— Пожалуйста, замолчите!

— Почему же, господин?

— Потому что я не хочу это слушать.

— Не хотите слушать? Господин из старого рейха, я это сразу заметил. Старый рейх давно сгинул. Посмотрите только на Баварию! А вы не хотите слышать, что думает австриец. Может быть, вы… — Он прервал свою речь.

— Может быть, я что? — резко спросил Фабер.

— Ничего, совсем ничего. Ваше право, если вы не хотите слушать, я закрываю рот, пожалуйста, как господин пожелает!

Фабер заметил, что его руки задрожали.

«Нет, — подумал он, — нет, идиот! Ты же знаешь, что здесь происходит».

— На Шварцшпаниерштрассе была авария, — сказал водитель. — Вы не возражаете, если я поеду другим путем?

— Хорошо, — сказал Фабер.

Водитель остался на Верингерштрассе. Перед Рингом он свернул направо и проехал мимо церкви. Он был взбешен, нечленораздельно говорил сам с собой и ехал на большой скорости. За старыми высокими деревьями Фабер увидел здание нового университета с крышей в виде мансарды. «Построено в стиле итальянского ренессанса», — подумал он. Как прекрасна Вена, город утраченных иллюзий и разбитых надежд. Вена — столица страны, на которую приходится львиная доля самых злейших военных преступников: Гитлер, Эйхманн, Кальтенбрунер, Глобоцник (начальник люблинской службы безопасности (СС) и полиции), Новак (известен как поездной диспетчер смерти, то есть человек, составлявший все планы движения поездов в концлагеря), комендант концлагерей Штангль, действовавший в Треблинке и Собиборе, три австрийца, один за другим, были комендантами концлагеря Терезиенштадт, Зейс-Ингварт (обвинялся в депортации голландских евреев) и многие, многие другие…

И эта Австрия на Ялтинской конференции союзников была объявлена «освобожденной нацией» и «первой жертвой гитлеровской агрессии», и на выставке в Освенциме на стене блока 17 появились слова: «Австрия — первая жертва национал-социализма». В этом концлагере Фабер был дважды как репортер. Он видел эту надпись. После 1945 года все политические партии забыли о прошлом избирателей. Многие процессы против крупных военных преступников заканчивались оправданием, с 1971 года не было больше ни одного подобного процесса. Уже в 1948 году коммунисты были убраны с важнейших постов в полиции и заменены «своими людьми», часто бывшими нацистами. Еврейские эмигранты не были возвращены, их собственность и их рабочие места, как и прежде, принадлежали арийским «соотечественникам». «Нет, — думал Фабер, — эта страна никогда, никогда не раскается».

При объездах разгневанный, озлобленно молчавший водитель выбирался из потока машин на так называемую вторую линию, по которой уже вечность, как не ходил больше второй трамвай. Они проехали мимо огромной ратуши, построенной в негоциантском стиле. В марте 1938 года Фабер видел перед этой ратушей евреев, моющих щелочью мостовые, на которых еще оставались «загнутые кресты» — знак правительства Шушинга. Все евреи, больные евреи, мужчины и женщины, стояли на коленях, окруженные ухмыляющимися полицейскими и смеющимися венцами. Фабер вспомнил, что евреи должны были мыть улицы не только перед ратушей, нет, по всей Вене, по всей Австрии. И сегодня, в 1994 году, антисемитизм был так же силен, как и прежде. Еврейские школы, детские сады и синагоги охранялись полицией. Ничего не изменилось, ничего не исчезло, в том числе и закоренелая ненависть к чужеземцам. Фабер вспомнил оргии ненависти венцев против директора Бургтеатра, немца, что трудно себе представить в настоящее время.

Такси проехало Дворец юстиции; с правой стороны виднелось белое здание Народного театра.

Многие нацисты, которых из-за протестов по всему миру пришлось осудить, снова были на свободе и считались почетными гражданами. Другие же, виновные в тяжелейших преступлениях, вообще не предстали перед судом. Где те гестаповцы, которые пытали Сюзанну Рименшмид, священника Гонтарда и старую фройляйн Терезу Рейман? Где члены гражданского суда, которые приговорили Сюзанну и остальных в Санкт-Пёльтене к смертной казни? Где те, которые в апрельский вечер 1945 года, когда Советская Армия уже вела бои в Вене, расстреляли этих людей в Хаммерпарке и закопали трупы на площадке для дрессировки собак? Заседателями в суде были австрийские эсэсовцы, председателем суда был молодой австрийский судья, доктор Зигфрид Монк. Живы ли они еще? Хорошо ли им жилось? Занимались ли они разведением роз?