Мечтай о невозможном - [37]

Женщина в другой половине палаты все это время кашляла. Не прошло и минуты, но ему эта минута показалась часом. Теперь эта женщина появилась из-за занавеса в халате и тапочках и тактично вышла из палаты. И Мира наконец перестала плакать. Она опустила голову на подушку, держа гвоздику у груди поверх одеяла и не сводя с него глаз.

— Ты великолепно выглядишь, — сказала Мира.

— Ты тоже, — сказал он и чуть не подавился этими словами.

— Нет, — сказала она. Теперь она говорила совершенно спокойно, он начинал узнавать ее прежний голос. — Не надо так говорить! Я знаю, как я выгляжу.

— Ты выглядишь замечательно, — настаивал он, — и я прошу у тебя прощения, Мира. Я бросил тебя на произвол судьбы. Я могу лишь просить, чтобы ты меня простила.

— Мне нечего прощать, — сказала она. — Вообще нечего. У нас было чудесное время. Самое чудесное в моей жизни. Я все еще мечтаю о том времени. Все, что потом случилось, не важно. Ни у кого не было такого чудесного времени, как у нас с тобой тогда в Сараево. Не делай такое лицо!

Она начала тяжело дышать, каждое слово стоило ей напряжения.

— Прошу тебя, Роберт! Мы могли бы больше никогда не увидеться, если бы не такое несчастье, если бы я от страха и отчаяния… я сделала это только от отчаяния, Роберт! Рассказала доктору Беллу, что я тебя знаю. Он меня спросил, знаю ли я кого-нибудь… И за это я должна просить тебя о прощении, Роберт!

В этот момент женщина в халате вернулась. Она принесла вазу и между двумя приступами кашля сказала:

— Для вашей прекрасной гвоздики, фрау Мазин. — Она поставила вазу на ночной столик рядом с кроватью Миры и поставила цветок в воду.

— Спасибо, фрау Куммер, — сказала Мира и улыбнулась ей.

— Спасибо, — сказал Фабер.

Фрау Куммер снова быстро вышла из комнаты.

— В Вене все люди так приветливы со мной, — сказала Мира.

— Что я должен тебе простить, Мира? — спросил он. — Что?

— Я назвала доктору Беллу твое имя. — Теперь она стала задыхаться.

«Я не выдержу этого, — думал он, — я не выдержу этого!»

— Так он смог тебя найти. И попросил приехать в Вену. Мне стыдно… но я была так измучена, и слаба, и близка к концу…

«А я? — подумал он с горечью. — Я не был слаб, измучен и близок к концу?»

— …Горан — это все, что есть у меня. Эта катастрофа… Я еще в самолете почувствовала себя плохо… и доктор Кальтофен сказал, что подобный приступ может повториться… Но теперь ты здесь. Замечательно, что ты приехал.

— Это само собой разумелось, — сказал Фабер, хотя эти слова застревали у него в горле.

— Совсем не само собой разумелось! Это замечательно, что ты заботишься о Горане. Может быть, он и умрет теперь… тогда ты сможешь сразу улететь. Но если он не умрет, если ему станет лучше, ты останешься с Гораном, пока он не выздоровеет… Ты мне обещаешь это, так ведь?

«Туннель, — думал он, — бесконечный туннель».

— Да. Я тебе это обещаю, — сказал он.

«О проклятье! — думал он. — Но, по крайней мере, без: «О Натали!» — Никогда больше: «О Натали!» — Никогда в такие моменты!»

Мира вдруг застонала.

— Что случилось? — с тревогой спросил он.

— Ничего, Роберт… ничего… — Она уже едва могла говорить. — Это свидание… оно меня страшно взволновало… Не сердись… Я больше не могу… Завтра ты снова придешь, да? Завтра… завтра… все будет по-другому, ты понимаешь это, да?

«Еще как, — думал он, — еще как! Я тоже больше не могу».

— Само собой разумеется, — сипло сказал он и быстро поднялся, думая при этом: «Не так быстро, не спеши!»

— Ты прижмешься еще раз своей щекой к моей? — спросила Мира.

Он сделал это и почувствовал отвращение.

— Спасибо, — сказала она.

Фабер криво улыбнулся, прикоснулся к ее волосам и большими шагами пошел к двери. Обернуться еще раз было свыше его сил.

7

У него так кружилась голова и так болело сердце, что пришлось сесть на самую ближнюю скамью в длинном коридоре, в котором теперь включилось освещение.

«Если мне повезет хоть немножко, я сейчас умру», — думал он.

Через некоторое время полез в карман, достал из упаковки драже нитроглицерина и положил под язык. Ждал десять минут, потом почувствовал, что боль и головокружение прошли.

«Вон! Вон из этой больницы!»

Неуверенно держась на ногах, он подошел к лифту и спустился в холл, а через несколько минут рухнул на заднее сиденье свободного такси.

— Имею честь, господин! Куда едем?

— Пожалуйста, отель «Империал».

— Отель «Империал».

В машине работало радио. Было восемь часов десять минут. Диктор как раз передавал прогноз погоды.

— …а теперь комментарии к событиям дня.

Таксист поехал вниз по Гюртелю и свернул направо в Верингерштрассе. Другой мужской голос произнес:

— Сегодня пятьдесят видных австрийских деятелей сделали заявление в «Конкордии» о создании блока в защиту прав беженцев. Эти люди выступают не за то, чтобы открыть границы Австрии, не за то, чтобы принимать каждого, кто постучится. Они выступают против вопиющего бесправия в нашей стране…

Такси проехало мимо Химического института. Здесь цвели старые каштаны, белые, розовые, бело-розовые.

— …Эти люди не могут согласиться с тем, что в связи со снижением расходов Министерства внутренних дел беременных женщин стали высылать в области бывшей Югославии, где идет война. Их статус беженцев не подтвержден, потому что они вывозились в административном порядке только во время войны. Молодые люди, родившиеся в Австрии, родители которых проживают в нашей стране и не имеют австрийского гражданства, выдворяются в «страну происхождения», где они ничего не знают. Эти пятьдесят видных деятелей хотят начать борьбу против такого официального «вопиющего бесправия». И мы тоже хотим в этом участвовать.