Мечта для нас - [120]

Вдруг над маленькой сценой слева вверху вспыхнул прожектор, осветив стоявшего там Кромвеля. Перед ним на специальном возвышении стояли ноутбук и драм-машина, на голове были наушники, и он разом стал похож на того диджея, которым оставался всегда, несмотря ни на что. К игре настоящего барабана добавилась запись игры на барабане.

Снова вступили струнные, их мотив подхватили контрабас и виолончель. Светлые, чистые голоса скрипок уверенно вели. А потом зазвучала знакомая мелодия. Сидевший справа пианист играл ту вещь, которую давным-давно играл Кромвель в музыкальном классе глубокой ночью…

Мое сердце билось где-то в горле, слезы застилали глаза. Пианист играл, Льюис непринужденно дирижировал оркестром. Потом музыка снова смолкла, и из динамиков над головами зрителей полились тихие звуки песни – песни, которую написала я.

Моя песня.

Мой голос.

Я так и ахнула. Под сводами театра звучала моя песня «Крылья» под аккомпанемент арфы и флейты. Чистый, божественный звук.

Как красиво.

Я прижала пальцы к губам, мне стало трудно дышать. Вот какой меня видит Кромвель. Затем на втором плане тихо-тихо застучало слабое сердце. У меня задрожали руки: я узнала этот звук.

Это было мое сердце.

Мое старое сердце.

Музыка стала громче, она рассказывала о печали. Кларнет и виолончель играли рядом, так что у меня сжалось сердце. А потом раздалось другое сердцебиение, гораздо более сильное.

Сердце Истона.

Мое сердце.

Я прижала руку к груди и ощутила, что сердце бьется в унисон музыке, что льется из динамиков. Кромвель искусно переплетал электронные ритмы с игрой оркестра, на экране фейерверком взрывались цвета, которые он видел, пока играла музыка его сочинения. Я пришла в восхищение, мелодия захватила меня, я купалась в ее переливах. Потом возник мотив, призванный помогать мне в борьбе – находясь в больнице, я столько раз слушала его, что он стал моим гимном. Эта мелодия явилась средоточием моих надежд и мечтаний, пока я лежала, бездыханная, в кровати.

Мое желание всегда быть с Кромвелем.

Я так долго отталкивала от себя музыку, но сейчас она пробирала меня до костей, проникала в каждую клеточку тела. Музыка не останавливалась, пока не достигла моего сердца, а потом и души.

Наконец симфония, эта удивительная смесь старого и нового, дошла до крещендо, и я закрыла глаза, чувствуя себя как никогда живой. Сердце билось так, словно вот-вот выпрыгнет из груди.

Вот за что я любила музыку.

За это охватившее меня чувство, за эту гармонию. Эта мелодия, эта великолепная симфония… а потом сквозь барабанную дробь и плач скрипок пробились звуки акустической гитары.

Моя песня.

Наша песня.

«Мечта для нас».

По моему лицу потекли слезы, потому что Кромвель продолжил рассказывать нашу историю. Своей музыкой он напомнил мне обо всем: о том, как сочинял музыку, будучи еще ребенком, о своем отце, об Истоне…

Я заплакала. Сердце разрывалось от любви к Кромвелю Дину, юноше, которого я встретила на брайтонском пляже. Я любила его всей душой, и он создал для меня целую симфонию.

Отзвучала последняя нота произведения, благодаря которому Кромвель навсегда вошел в число великих музыкантов, и зал взорвался аплодисментами. Люди повскакали с мест, хлопая в ладоши, превознося Кромвеля и его симфонию.

На пол передо мной упала программка, и, взглянув на нее, я прочитала название симфонии: «Мечта для нас». Я улыбнулась и дала волю слезам, дабы вместе с ними ушли боль, оцепенение и моя жизнь без Кромвеля.

Юноша вышел в центр сцены, и Льюис протянул ему руку, представляя публике своего сына. Лицо профессора сияло от гордости. Взгляд Кромвеля скользил по толпе. Я хлопала и хлопала, охваченная бурным восторгом. Я восхищалась Кромвелем, его музыкой и любовью, которую он мне подарил.

А потом он заметил меня. Юноша поднял руку, похлопал себя по груди, там, где сердце, и застенчиво улыбнулся. Счастье захлестнуло меня с головой. Кромвель поклонился и покинул сцену. Аплодисменты не стихали еще долго – лучшее свидетельство того, что музыка Кромвеля глубоко запала слушателям в души.

Когда театр опустел, мы с мамой отправились за кулисы. Сердце отчаянно колотилось у меня в груди, я нервно расправляла складки платья. За сценой расхаживали туда-сюда музыканты, было видно, что их переполняет адреналин.

Наконец мы повернули за угол, и я увидела его.

Кромвель стоял в конце коридора, прислонившись к стене и закрыв глаза, он тяжело дышал. Развязал свой галстук-бабочку и расстегнул верхние пуговицы рубашки, а рукава закатал до локтей, выставив напоказ татуировки.

– Оставлю вас вдвоем.

Мамины шаги стихли вдали.

Кромвель открыл глаза, увидел меня и вздрогнул, потом резко выпрямился, его грудь раздувалась, как кузнечные мехи. Юноша сделал было шаг ко мне, но я выставила перед собой руку с открытой ладонью, прося его остановиться.

Кромвель послушно замер, а я сделала глубокий вдох, потом крепко ухватилась за ручки кресла, опустила дрожащие ноги на пол… Все это время я, не отрываясь, смотрела на Кромвеля. Его лицо осветилось, гордой улыбкой, когда я сделала шаг ему навстречу, мои слабые ноги знали: у них нет выбора, кроме как нести меня вперед. Потому что они знали, как знало и мое сердце, что я должна быть с Кромвелем.