Мечи и чёрная магия - [7]

У ведьм, как по команде, от возмущения занялся дух, а Мора звучно отчеканила:

– Налагаю на тебя материнское проклятие, Фафхрд, за неповиновение и дурные мысли!

С необычайной готовностью Фафхрд ответил:

– Покорнейше принимаю твое проклятие, матушка.

– Проклятие относится не к тебе, а к твоим злобным измышлениям, – пояснила Мора.

– Все равно я сохраню его в сердце навеки, – отозвался Фафхрд. – А теперь, подчиняясь своему разуму, я ухожу до тех пор, пока демон гнева не оставит тебя.

С этими словами, так и не поднимая головы и глядя в сторону, он повернулся и быстро пошел к лесу, взяв немного восточнее жилых шатров и западнее широкой полосы деревьев, простирающейся почти до Зала Богов. У себя за спиною он слышал злобное шипение ведьм, однако его мать не произнесла ни звука. Уж лучше бы она что-нибудь сказала, подумалось Фафхрду.

У молодых людей раны заживают быстро. К тому времени, как Фафхрд, не задев ни одной заиндевелой веточки, вошел в свой любимый лес, все его чувства вновь приобрели былую остроту, к шее вернулась подвижность и сам он снова был чист, как нетронутый снег, и открыт для новых впечатлений. Фафхрд выбрал самую легкую дорогу, миновав покрытые изморозью заросли колючего кустарника слева и громадные, скрытые за соснами гранитные скалы справа.

Он видел следы птиц и белок, суточной давности следы медведя; снежные птицы щелкали черными клювами в поисках красных снежных ягод, покрытая мехом снежная змея зашипела на него, и он не удивился бы, появись перед ним даже дракон с заиндевелым хребтом.

Поэтому Фафхрд остался совершенно невозмутим, когда от ствола огромной сосны отделился кусок коры и в дупле появилась дриада лет семнадцати – улыбающаяся, голубоглазая и белокурая. Он, собственно говоря, даже ждал ее появления с тех пор, как увидел убегавшую седьмую снежную женщину.

Однако в течение двух ударов сердца он притворялся изумленным. Затем, с криком «Мара, ведьмочка моя!» бросился вперед, оторвал девушку от ее маскировочного фона и обнял обеими руками; они стояли, словно одна белая колонна, капюшон к капюшону, губы к губам, на протяжении самое малое двадцати ударов сердца, ударов весьма громких и восхитительных.

Затем Фафхрд залез ей рукой под шубу и, отыскав разрез в длинном платье, прижал ладонь к ее курчавому лобку.

– Догадайся, – шепнула девушка, лизнув ему ухо.

– Это нечто, принадлежащее девушке. Я думаю, что это…. – начал Фафхрд очень жизнерадостно, хотя его мысли уже бешено неслись в совершенно ином направлении.

– Да нет, дурачок, там кое-что принадлежит и тебе, – поправил влажный шепот.

Путь, которым неслись мысли Фафхрда, превратился в обледенелый склон, ведший к печальной уверенности. Тем не менее молодой человек отважно проговорил:

– Я и надеюсь, что с другими ты не проделывала это, хотя имеешь полное право. Должен сказать, что я польщен….

– Глупая ты скотина! Я имела в виду, что там кое-что принадлежит нам обоим.

Путь превратился в черный ледяной туннель с пропастью в конце. В соответствии с важностью момента сердце Фафхрда забилось чаще, и он машинально пробормотал:

– Не может быть!

– Я в этом уверена, чудовище ты этакое! У меня уже два месяца ничего не было.

Губы Фафхрда сжались, выполнив свою задачу преграждать путь словам лучше, чем когда бы то ни было раньше. Когда же рот его раскрылся, то и он, и язык уже находились в полном подчинении у больших зеленых глаз. Посыпались радостные слова:

– О боги! Как здорово! Я – отец! Ну и умница же ты, Мара!

– Еще бы не умница, – согласилась девушка. – Думаешь, мне было просто сотворить такую тонкую штуку после всех твоих грубостей? А теперь мне придется отплатить тебе за твое постыдное предположение, что я могла проделывать это с другими.

Задрав сзади юбку, она положила его руки на веревки, завязанные замысловатым узлом на крестце. (Снежные женщины носили шубы, меховые сапожки, меховые чулки, прикреплявшиеся к поясу на талии, и одно или несколько меховых платьев – одежда эта была не менее практичной, чем у мужчин Снежного клана, если не брать в расчет длинных платьев.)

Ощупав узел, от которого шли три туго натянутые бечевки, Фафхрд заметил:

– Мара, милая, не нравятся мне эти пояса целомудрия, это так нецивилизованно. И кроме того, они мешают правильному кровообращению.

– Опять ты с этой твоей цивилизацией! Ну, ничего, я буду любить тебя так, что ты и думать о ней забудешь. Давай, развязывай узел – сам увидишь, что завязан он твоей рукой.

Фафхрд подчинился и был вынужден признать, что узел и впрямь завязан им. Все это заняло известное время, которое Мара провела очень недурно, если судить по ее вскрикам, постанываниям, ласковым щипкам и покусываниям. В конце концов и у Фафхрда возник интерес к процессу. Когда же он завершился, Фафхрд получил награду, какую получает всякий учтивый лжец: Мара любила его, потому что он лгал ей именно так, как это принято в таких случаях, и, любя, завлекала так, что он приходил во все большее и большее возбуждение.

После объятий и прочих знаков приязни молодые люди упали в снег, причем матрасом и одеялом им служили их меховые одежды.

Какой-нибудь случайный прохожий мог бы подумать, что это оживший сугроб извивается в судорогах, давая рождение новому снежному человеку, эльфу или демону.