Меченые Проклятием - [4]

Боль раскаленными гвоздями впивалась ему в челюсть. Утренний воздух обдавал холодом его воспаленное лицо. А кое-кто из всадников уже скинул балахон, оставшись голым по пояс. Только он один еще кутался в толстый шерстяной плащ и старался не показать, какой его бьет озноб.

Со своего места он обозревал всю Тарнскую Долину — стада на склонах, луга, хлеба, плодовые сады, дома, укрытые частоколом. Именно отсюда он увидел Долину в первый раз, совсем малышом, когда его отец остановился тут.

«Пожалуй, годится, — сказал его отец и взлохматил ему волосы. — Думаешь, ты сумеешь завоевать для нас эту долину, малый?»

Женщины засмеялись, а может быть, Могион и Тилион тоже засмеялись, хотя он не помнил, были ли его братья рядом, или они ничего не слышали. Но смех женщин его разозлил, а потому он с криком ринулся по склону вниз, размахивая своим детским копьем. Он был самым первым из Тарнов, вступившим в долину. И с тех пор в Тарнской Долине всегда жили Тарны. Прошлой ночью он не мог заснуть от боли и попытался перечислить в уме их всех, но это ему не удалось. Однако общее их число было ему известно. Включая жен и мужей, родом не из Долины, было их триста двадцать шесть.

Сказать правду, видел Долину он теперь далеко не так ясно, как прежде — такой, какой она жила в его памяти. Под ярким летним солнцем по холмам и незрелым хлебам скользили тени облачков. Нестерпимым блеском вспыхивали заводи речки. Но его старческие глаза уже не различали людей, и он даже не был уверен, что это: коровы или пни.

Но мысленно он видел все: амбары, мастерские, водяную мельницу, дома, расположенные аккуратными кругами. Несколько каменных домов все еще стояли, но провалившиеся черепичные крыши теперь заменились соломенными. И его недостроенная крепостца. Полвека назад все было иным. Долина не называлась Тарнской. Несколько поломанных изгородей, пеньки фруктовых деревьев, разваливающаяся вилла времен империи, несколько более новых крестьянских домов в еще худшем состоянии и почти погребенные в земле руины замка, восходящие к доимперской эпохе. Даже и теперь дети находили в высокой траве проржавевшие мечи и броню. Война, Проклятие Моуль, прокатывалась по этой земле туда и сюда, выжимая людей, как плоды под прессом. Долина просто ждала, кто первый ею завладеет.

И завладел ею Гамион Тарн, он и три его сына, а теперь там под присмотром матерей играли праправнуки Гамиона. Как бы они завопили от ужаса и кинулись бежать, если бы увидели подкрадывающегося к ним того давным-давно умершего зарданца. Он родился в Куолии, где родился и его отец, но все равно они были зарданскими воинами, а потому на пороге юности уродовали свои лица, чтобы наводить страх на врагов.

Гамион решил стать цивилизованным, запрячь своего боевого коня в плуг. И осуществил свой замысел в полной мере. В Тарнской долине он начал носить тканые одежды вместо звериных шкур. Он запретил сыновьям отрезать себе носы, когда они достигли юности, запретил им отрезать половые члены врагов в качестве трофеев, запретил им нападать на соседей, грабить их и насиловать.

И последний из этих сыновей был стареющим толстым земледельцем, погибающим из-за гнилого зуба. Он был сын зарданского воина — и за всю свою жизнь не убил ни единого человека. Согласился бы оцивилизовавшийся дикарь на такую вот эпитафию?

Конечно, тут постарались и судьбы. На протяжении всей жизни Булриона они не допускали в Тарнскую Долину ни войну, ни моровые язвы, ни голод. Теперь их милостям подходил конец. Толамин пал. Наставала пора бедствий. Хороших времен для смерти не бывает, но это время, пожалуй, было наиболее подходящим.

От холода у него заслезились глаза. Он обернулся к Бранкиону, который терпеливо ждал рядом с ним — что это Бранкион, он узнал по масти коня. Он заморгал и наконец сумел различить встревоженное лицо сына.

— Как только сено уберут, поставь их снова достраивать крепость. Я знаю, жара, но несколько часов утром — и, глядишь, дело пойдет.

Наступило молчание. Бранкион всегда, казалось, считал до десяти, прежде чем заговорить.

— Мы вернемся прежде, чем сено уберут, отец.

Булрион не вернется, и оба знали это.

— Ты с нами не поедешь. Я же сказал, кто поедет.

Судьбы! Язык у него еле ворочался! Он гневно посмотрел по сторонам. Он выбрал пятнадцать спутников — более чем достаточно, более чем следовало бы забрать из Долины. Но к ним присоединились еще двенадцать, если не больше — и у всех к седлам приторочены сумки и скатанные одеяла. Если бы не проклятая боль, сводящая его с ума, он бы заметил это раньше.

— Вы думаете, я еду грабить город? Думаете, мне нужно войско?

— Нет, отец, но... — Бранкион помнил, что он еще не глава клана. Он попробовал начать снова, и его выдубленное всеми ветрами лицо искривилось от усилия найти нужные слова, чтобы выразить свои мысли. — Отец, отошли женщин. Без них ты поедешь быстрее.

В бороде Бранкиона пробивалась проседь, а волосы на груди совсем побелели. Он всегда был неповоротлив, а с возрастом стал полусонным. «Даже мои сыновья состарились!» Да, пока он еще не глава клана — но через день-два займет это место... если остальные согласятся. У Заниона найдется немало сторонников. Хаймион считает, что главой должен стать он по праву старшинства — потому-то Булрион и взял с собой в путь Хаймиона. Может, следует назвать преемника теперь же? Нет! Это значило бы признать то, чего он признавать не хотел — и все из-за проклятого зуба! Он так и не собрался назначить наследника, а теперь поздно. Только дураки отдают распоряжения, исполнение которых не могут обеспечить.