Меч Республики - [170]

Едва я погасил голограмму, Ри на мне демонстративно зашевелилась.

— Если хочешь что-то сказать, говори.

— Нет, кошка, это твои охотничьи угодья, и Гиннес… тебе тут не конкурент, — прозвучало довольно неоднозначно, но девочка осталась довольна моим ответом.

— Тогда давай продолжим наш разговор.

— Какой разговор? — теперь уже я недовольно заёрзал, прекрасно понимая, о чём она.

— Мы остановились на непорочных девах, — серьёзно глядя мне в глаза, припечатала республиканка.

— Ри, признаю, ты поставила мне «мат». Мне просто нечего сказать. Что бы я ни говорил, всё будет детским лепетом, да ещё и сильно отдающим насмешкой или даже прямым оскорблением, — видя, что мои слова не находят отклика, торопливо продолжил. — Кошка, обычно я не играю с тобой в такие игры — знаю, что обречён на поражение. Ты же Высшая. Но та вылазка не прошла для меня даром. Обилие полей, ощущение риска на языке, поседевший за один перелёт пилот… Если задел — просто скажи, что я должен сделать. Люблю тебя, кошка!

Вот теперь девочка откликнулась, мои слова смогли дойти по назначению. Она внимательно вгляделась в мои глаза, словно эдакий детектор лжи, проверяя на искренность.

— Я республиканка, Кошак. И ты должен знать, что именно я от тебя хочу. Всегда. Ну а раз ты сболтнул лишнего, думаю, будет правильно заставить тебя немного поработать языком во благо. Как считаешь?

— Заставить? Да я готов тебя вылизывать с головы до ног, кошка, — вздохнул я с облегчением. Раз не провоцирует, требуя довести недосказанную мысль до логического конца, значит, не всё ещё потеряно. — Но ты не сердишься?

— На что? Назвать непорочной девой республиканку, валькирию, Высшую, которая только своих семерых мужиков прошла… Это что угодно, но только не оскорбление. Возможно, насмешка… И ею ты запросто мог бы меня обидеть. Но я тебя слишком сильно люблю, чтобы обижаться по мелочи. Особенно после того, как ты залижешь мою сердечную рану… Ты, кстати, давай уже, не томи, начинай.

И я начал. Встал, ссаживая с колен эту рыжую кошку, усадил её в опустевшее кресло, приник губами к мочке уха, потом на очереди была шейка, потом грудь, к которой я получил доступ, предварительно расстегнув застёжку комбинезона. На этом месте Валери реально зашипела.

— Не там, Кошак. Всё не то. Ты гулял? Вино пил? Давай уже, начинай портить непорочную деву… Это ж надо было такое ляпнуть!

Ненасытная пасть революции

С советником мы договорились. Он действительно оказался из породы людей, кто ни при каких обстоятельствах не станет менять свой дом на сомнительную перспективу изгнания на чужбине. Во время боя, на нашем крейсере, да и до того — на своей яхте — Гиннес показал себя весьма мужественным человеком. Возможно, он и не был бойцом в классическом смысле слова, как им не был тот же пиратский Барон, но это не мешало ему отстаивать свои убеждения и спокойно относиться к факту близкой смерти. Он был не робкого десятка. А уж в своей собственной вотчине, в политической говорильне, мог дать фору любому воину.

Конечно, у меня были сомнения, ведь советник не разделял убеждений того же Критыча. Они наверняка ещё посабачатся. Но Критыч и с Барсом постоянно грызётся, на что тот проявляет просто чудеса выдержки и дипломатичности, неизменно стараясь сгладить конфликт. Полагаю, то же будет и с Гиннесом. Но, при его жизненной позиции, вариантов у советника особых и не было. Он поистине идеален на роль эдакого балансира между Конфедерацией и Республикой. В первой он уже успел основательно разочароваться, вторую обоснованно опасается, но в надёжности, как партнёра, не сомневается. Так что советник был удобным союзником, а в перспективе вполне успешно мог определять политику всей Литании.

Интересно, как повёл себя капитан его яхты. Отставного офицера сильно впечатлило увиденное в системе, да и, как оказалось, образ Меча Республики уже давно не давал ему покоя. Поэтому капитан просто подошёл ко мне и попросился в команду. Учитывая появление в нашей эскадре сразу двух крейсеров, вопрос был крайне своевременным. Советник возражать не стал, и вряд ли им при этом двигало желание поставить поближе ко мне своего человека — капитан был его сотрудником, не более. А вот для меня он вполне мог стать «своим человеком», ведь офицер в жизни сделал уже всё, что хотел, и теперь желал лишь быть до последнего вздоха полезен Литании. И я собирался предоставить ему такую возможность.

В Арсе мы, против ожидания, надолго не задержались. Гиннеса здесь уважали, причём, как можно было судить, отнюдь не только и не столько рядовые избиратели, сколько представители местных национальных элит. В том числе и местной администрации. События в соседней системе оказались для них шоком, вызвали просто бурю негодования. С этой минуты советник официально заперся в собственной системе и присутствовал на Совете лишь в виде голограммы. Такая возможность предоставлялась всем членам Совета, вот только вряд ли по той же причине, по какой она потребовалась Гиннесу.

Пока наш крейсер добирался до Дальней, события в Планетарном образовании не стояли на месте. Сразу по выходу из прыжка с нами связалась Ле, поспешив сообщить свежие новости. Прежде всего, Гиннес поднял вопрос покушения на его жизнь в Совете. Предоставил кадры допросов и идущих судебных процессов над виновниками. Это стало шоком уже для коллег Гиннеса по цеху. Каждый советник сильно трясся за свою драгоценную шкурку, и подобный беспредел в исполнении ставленников Правительства вызвал в их рядах праведное возмущение. Были проведены слушания, военное руководство подверглось публичной порке — в переносном смысле, конечно, — а завершилось всё отставками в среде высших офицеров. Что, естественно, не добавило флоту порядка.